Когда крепко веришь во что-то и вера эта проистекает из глубин минувших веков, смеяться — кощунственно.
Настало время, и бабушка взяла ее за руку.
— Пора, Акоуа.
Они взяли кувшин, пейот, циновку, одеяло, полотенце и свечу и вышли из хижины.
Джоа ни о чем не спрашивала. Она и так знала, куда они идут. На Лунной горе были пещеры, которые в давние эпохи служили жильем их предкам. Хотя и не очень глубокие, эти пещеры были замечательны тем, что их гладкие стены одинаково хорошо защищали и от холода, и от жары. Кроме того, там имелись источники родниковой воды. Все это создавало внутри особый микроклимат. Идеальное место для того, чтобы оставить ее там одну.
Добрались они туда с последними лучами дневного света, за считанные минуты до наступления ночной тьмы. Вошли в пещеру, которую бабушка выбрала, по-видимому, заранее. Но далеко углубляться не стали — остановились метрах в десяти от входа. Здесь не было ни холодно, ни жарко. Уаянкаве зажгла свечу и расстелила на полу циновку — на ней разместила кувшин и пейоты. Подле положила свернутое одеяло и полотенце, опустилась на колени. Джоа — рядом. С губ Уаянкаве монотонно полились слова шаманского заклинания. В завершение она нагнулась в поклоне вперед и коснулась циновки руками, которые во время ритуала держала простертыми над кувшином.
Затем встала и позвала за собой Джоа к одному из родничков, бившему из стены пещеры.
— Разденься.
Вопросы были ни к чему. Она послушно сняла с себя одежду, и бабушка, черпая руками ледяную воду, омыла ей голову, грудь, живот, бедра, спину… Джоа дрожала от холода, но терпела. Бабушка сама не спеша вытерла ее, промокая полотенцем и слегка растирая кожу, в которую постепенно возвращалось тепло. На лице Уаянкаве застыло выражение глубокой серьезности. Джоа оделась, и вместе они вернулись туда, где лежала циновка.
Момент истины.
— Сядь и сосредоточься. Думай о том, что ты хочешь увидеть и узнать. Думай о своей матери. Открой ей свой разум, свое сердце и свой дух. Чем спокойнее ты будешь себя чувствовать, тем лучше перенесешь то, что тебе предстоит. В течение трех часов тебя должно вырвать, и ты освободишься от всего съеденного за ужином…
— А вдруг не вырвет?
— Вырвет! — молвила Уаянкаве, явно рассердившись, что ее перебили. — Ровно через три часа после моего ухода, когда ты уже очистишься, съешь, обязательно — пережевывая, пейоты и запей содержимым кувшина. Потом ляг на циновку, вытянись и закрой глаза. Ты почувствуешь, что переходишь в иную сферу, это переход в два приема: по небесному мосту до грозовых облаков, а оттуда — к порогу космоса. Ты попадешь в мир мыслей, побываешь за пределами земли, совершишь путешествие в прошлое и проникнешься его жизнью. Обретай знание и мудрость. Не воюй. Чувствуй и сопереживай.
Она закончила напутствие, и теперь они смотрели друг на друга. Отблески слабого света свечи плясали на их лицах, своде и стенах пещеры.
Бабушка поцеловала ее в лоб, поднялась и ушла прочь, не проронив более ни слова.
29
Эти три часа тянулись бесконечно долго.
Страха у нее не было — было чувство глубокой значимости того, что предстоит. Джоа никогда не принимала наркотиков, не верила в их «чудодействие» и ни за что не стала бы гробить здоровье вредными веществами. Но это — она знала — совершенно иное. И тем не менее в глубине души сохранялось предубеждение, несмотря на то, что в жилах ее бабушки текла кровь уичолов, среди уичолов выросла ее мать, а значит и она сама — тоже их роду племени.
Тошнота подступила — вслед за тревогой — в начале второго часа. В животе внезапно все закрутило и завертело, завязало в тугой узел внутренности, и рвотные спазмы пулеметной очередью рвали ее тело, идя волнами снизу вверх. Она не пыталась их сдерживать, но и ничего не делала, чтобы ускорить процесс. Ее бросило в жар. Пот полился градом, словно после километровой пробежки под августовским солнцем где-нибудь на пляже Косты-Бравы. Почувствовав, что огнедышащая лава вот-вот извергнется из ее желудка-вулкана, она рывком перевалилась на бок.
Густая рвотная масса поднялась к горлу и потоком вырвалась изо рта.
Ей пришлось привстать на колени, чтобы не перепачкаться вязкой теплой жидкостью с комочками непереваренной пищи, но желтоватые брызги все равно разлетались в разные стороны. Джоа рвало и раньше, но никогда так сильно, как теперь. Когда она подумала, что внутри уже, наконец, пусто, вдруг последовал новый позыв, и новые волны прокатились по ее корчившемуся в судорогах телу, выдавливая остатки ужина вперемешку с желудочным соком и слизью.
Ее рвало безостановочно.
Под конец — уже одной только желчью. Но и ее не осталось ни капли — после ужасной последней конвульсии с губ потянулась к полу лишь длинная нитка слюны. Джоа поняла — первый шаг пройден.
Она отряхнулась и вытерлась.
— Бабуля, чего же ты… замутила… в этот ужин?..
Обливаясь потом и одновременно дрожа, она упала навзничь на циновку и подумала, что засыпать нельзя.
И заставила себя не спать.
Если второй час пребывания в пещере она ожидала с тревогой, то в третий вступила в нервном напряжении, которое на исходе этих шестидесяти минут уступило место блаженному спокойствию, постепенно овладевшему всем ее существом.
Поначалу она стала думать о том, что желала увидеть и узнать. Думала о матери. Открыла ей свой разум, сердце и душу. Начала успокаиваться, но полное успокоение пришло не сразу — оно крепло и усиливалось, вытесняя взвинченность, по мере приближения назначенного времени. Когда секундной стрелке ее часов оставалось пройти один оборот, Джоа поняла: она достигла мира с собой и со всем, что ее окружает, мира с природой и со вселенной. Состояния абсолютной чистоты.
В этот момент перед ее глазами возник мимолетный образ Давида.
Круг замкнулся — превратился в венец умиротворенности.
Джоа взяла в руки первую головку пейота, разломила ее, поднесла к губам и положила в рот. Вкус — оскоминно-горький, по консистенции — пробка.
После третьей головки во рту стало деревенеть.
Из-за страшной горечи началось обильное слюноотделение.
На пятой головке вновь появились признаки тошноты. После седьмой, последней головки позывы ее казались уже нестерпимыми, но Джоа героически выпила все содержимое кувшина — нечто густое и настолько мерзкое на вкус, что такое зелье лучше было проглотить залпом.
На дне посудины не осталось ни капли.
Джоа повалилась на циновку — головой на свернутое одеяло. Закрыла глаза. Ее опять прошиб пот.
Однако тошнота на этот раз отступила.
Она слушала тишину — сердцем, исполненным любви, в состоянии полного душевного равновесия.
Когда средство начнет действовать? Сколько времени уже прошло — целый час или несколько минут?
Она попыталась поднять руку, на которой был и часы, но не смогла.
Что это за яркий свет и безумство красок вокруг? Она уже в пути? Что это за убегающая спираль, штопором ввинчивающаяся в бездну? Это ее врата восприятия? Она действительно плывет в воздухе, не касаясь земли, или это плод ее воображения?
На губах Джоа расцвела улыбка.
Никогда раньше она не бывала в бесконечности, и никогда ей не было так хорошо, как сейчас.
30
Краски были чисты, а чувства — первозданны и обнажены, как она сама.
Ее тело — божественно. Лаская его, она провела по нему ладонью. Ликование переполняло ее…
Она прервала на минуту воздушное плавание и опустилась на землю, которая от одного ее прикосновения мигом превратилась в чудесный сад с деревьями, увешанными прекрасными плодами. Это был рай, ибо реки здесь текли из меда и молока, издавая нежную музыку, а все животные обладали даром речи.