— С возвращением, — наконец молвила бабушка.
— Я была… — Она не находила подходящих слов.
— Ты ее видела?
— Да.
Бабушка отстранилась, чтобы посмотреть ей в глаза. В ее взгляде была осторожная надежда.
— И получила ответы на свои вопросы?
— На некоторые. — В голосе послышалась неуверенность. — Я еще не успела все осмыслить. Это было так стремительно…
— Стремительно? — старая женщина улыбнулась. — Прошло, как я тебе и говорила, три дня. Пойдем-ка домой. Я обработаю твои укусы и хорошенько накормлю. Это единственное, что тебе нужно сейчас после такого продолжительного путешествия.
Они шли в полном молчании. Дорога показалась Джоа страшно длинной, но она осилила ее, ни разу не попросив остановиться передохнуть, хотя порой была готова рухнуть от слабости. Увидав, наконец, деревню, а на ее краю — бабушкину хижину, она поняла, что дошла на пределе своих возможностей, и испустила тихий стон.
— Ты очень сильная, — похвалила ее бабушка.
Джоа вспомнила о Давиде. Он уже пять дней в Боланьосе в ожидании и полном неведении.
И томиться ему там как минимум еще ночь. Если, конечно, завтра она уже будет в порядке — предположение, которое в данный момент представлялось ей нереальным.
Войдя в хижину, она как подкошенная упала на тюфяк, не в силах пошевелить даже пальцем. Бабушка с материнской заботой раздела ее и смазала укусы бальзамом — смолянистым варевом, приготовленным, как и все здесь, из корней, листьев, трав, коры, грибов и цветов. Зуд сначала резко усилился, потом появилось ощущение приятного холодка на коже, и его как рукой сняло. От жара бабушка дала ей выпить столь же мерзкое пойло, как и то, которым трое суток назад Джоа запивала пейот.
— Отдохни пока, а я займусь ужином.
— Бабушка…
— Шшш…! — она приложила пальцы к ее губам. — Поручи себя духам. Твоя мать — в тебе. Ты ее дочь. И ты обладаешь способностью собирать энергию, Акоуа. Ты совершила путешествие в себя, в самое свое средоточие, и ты говорила с ней, и этот разговор стал возможен благодаря тому, что известно твоему мозгу, но остается сокрытым. Дай семенам пустить корни, для этого нужно время — не час, иногда и не день. Нет такого дерева, которое выросло бы из земли в мгновение ока. И потом, ты должна терпеливо поливать эту землю.
— А если времени нет?
— Время всегда есть, детка.
33
На следующий день Джоа проснулась поздно — стрелки часов показывали за полдень. Жара не было, но усталость почему-то не прошла.
Вероятно, действие пейота на организм еще не совсем закончилось. Последний сон врезался ей в память так же четко, если не четче, как тот, в котором она встретилась с матерью: Пакаль сходил с рисунка, изображавшего его надгробную плиту, и разговаривал с ней. Просил помочь ему вновь стать тем, кем был.
— Как помочь? — спрашивала она.
— Посмотри на меня и узнаешь, — отвечал Пакаль.
Почему сны всегда такие зашифрованные?
Она умылась водой из тазика, отметив, что гнойнички от укусов уже не болят и начали заживать, оделась и вышла на улицу. Бабушкина хижина была самой простой и непритязательной во всей деревне, никаких кирпичей из необожженной глины и даже соломы — настоящее индейское типи. Бабушка не хотела уезжать из своего скромного жилища, у нее и в мыслях не было поменять его на что-то получше, обзавестись вещами и обустроить быт. Она всегда говорила, что и так счастлива, у нее все есть и больше ничего не надо, а имущество затрудняет течение жизни по долине света.
По долине света.
Удивление Джоа, когда она увидела его, не имело границ.
Это был Давид.
Он сидел на корточках, спиной ко входу в хижину, будто охранял ее.
— Как ты здесь оказался? — пробормотала она, не веря тому, что видит.
Ее появление застигло его врасплох. Он прыжком вскочил на ноги и повернулся к девушке, весь охваченный трепетом, как осиновый лист под порывами ветра. Слова были не нужны — в тот момент взгляды говорили больше слов. Джоа во взоре Давида прочла беспокойство, копившееся все пять минувших дней, а Давид в глазах Джоа увидел радость.
Они устремились навстречу друг другу и обнялись.
— Я больше не мог ждать. — Голос Давида ласкал ее слух.
— Как ты добрался сюда?
— Пешком.
— Из Боланьоса?
— Это не так уж далеко, хотя найти дорогу и не заблудиться было не просто. Сюда только пешком и можно попасть.
— Ты с ума сошел!
— Нет, это ты с ума сошла! — Он чуть отодвинулся и смотрел ей в глаза. — Твоя бабушка мне все рассказала.
Девушка смущенно захлопала ресницами.
— И как она тебе?
— Симпатичная. — Уголки его губ поднялись вверх. — Она улыбнулась мне и положила руку на грудь. И тут же сказала, что я хороший человек и могу остаться.
— О боже! — вздохнула она, окончательно освобождаясь от сомнений.
Если уж ее собственная бабушка…
— Как ты себя чувствуешь?
— Немного слабой, но хорошо, — призналась Джоа. — В любом случае сегодня я уже собиралась уехать.
— Завтра. — Он не дал ей договорить. — Тебе нужно еще немного отдохнуть и восстановиться. Да и бабушка твоя заслуживает, чтобы ты побыла с ней хоть еще денек. Я ведь пришел сюда рано утром, и у нас было время пообщаться — она замечательная женщина.
— Я знаю.
Они продолжали стоять обнявшись — Давид держал Джоа за плечи, а ее руки лежали у него на груди. Внезапно, видимо, вспомнив, что еще недавно стеснялись обнаружить моментально родившийся у них взаимный интерес, оба встрепенулись, словно по ним прокатился электрический разряд, и растерянности разъединили объятия.
Положение спасло неожиданное появление бабушки.
— Доброе утро, Акоуа.
Джоа подошла к бабушке и поцеловала ее. Старая женщина ни о чем не спрашивала — ей достаточно было посмотреть на свою внучку. Она взяла ее за руку и повела за собой к хижине. На пороге остановила Давида, попытавшегося было зайти вслед за ними.
— Подожди, — сказала она строго.
В хижине взяла бальзам от укусов и, дождавшись, когда девушка снимет с себя одежду, тщательно обработала все ранки.
— Они уже не болят.
— В некоторые попала зараза, поэтому у тебя и поднялся жар. Но змеиный яд сильнее любой дряни.
Одевшись, Джоа перехватила бабушкин взгляд — серьезный и вместе с тем озорной.
— Что такое? — с беспокойством спросила она.
— Молчание кажется подозрительным только тем, кто что-то скрывает.
— Мне нечего скрывать.
— Я видела твои глаза.
— И что же они говорят?
— То же самое, что и твое тело.
— Бабушка… — Она почувствовала, что краснеет.
— Акоуа, я рада, что ты не одна. Единственно о чем прошу тебя — будь осторожна.
— Я и так осторожна.
— Что ждет тебя впереди — неизвестно, и тайну своего будущего ты делишь теперь с другим человеком. То, что ты вчера вечером рассказала мне о матери, не проясняет многие вещи, в том числе — почему исчез твой отец. Как я поняла, этот парень уже не первый год оберегает и, стало быть, знает тебя. Ты же пока знаешь его совсем мало. И он для тебя — тайна. Но пусть это тебя не ранит. Если решишь быть с ним, сделай это по велению сердца.
— Быть с ним?
— Глаза выдали тебя сразу, когда ты только приехала. Такое же выражение глаз я видела у твоего отца, когда он впервые появился в наших краях и познакомился с твоей матерью, и у нее, когда она почувствовала это. Не отказывайся от своего чувства, но еще раз прошу — будь осторожна.
Как можно быть осторожной, учитывая обстоятельства, в которые она оказалась вовлечена?
— А сейчас пойдем, — завершила разговор бабушка. — У нас ведь гость, негоже о нем забывать?
За весь день Давиду и Джоа не удалось ни минутки побыть наедине. Сначала они вместе с бабушкой накрывали на стол, потом обедали. После трапезы гуляли по окрестностям, и старая Уаянкаве увлеченно рассказывала новому знакомцу об уичолах — их славном прошлом, верности ему и неистребимой воле туземцев оставаться самими собой. Потом пошли общаться с местными жителями. Девушки улыбались Давиду, пряча — не только от смущения, но и из кокетства — глаза. Юноши с восторгом рассматривали Джоа. А кое-кто даже осмелился потрогать ее волосы, восхищаясь их медно-красным — натуральным — цветом. К вечеру оказалось, что им еще предстоит праздничная церемония проводов с костром и плясками.