Еще трое сотрудников службы внутренней безопасности ждали в вестибюле отеля Four Seasons. Они вошли в лифт вместе с Линь Бао. Ни единого представления, никто не говорит. У сопровождавшего его человека в темном костюме, который забрал его из министерства, был номер номера апартаментов, где Чжао Лэцзи и другие ключевые члены Политбюро тайно встречались, чтобы обсудить надлежащий стратегический ответ на потопление "Чжэн Хэ".
У Линь Бао были идеи относительно того, каким мог бы быть этот ответ. Он предпочел сосредоточиться на этих идеях, а не на том, почему они встречались в Four Seasons, а не в каком-нибудь более безопасном месте, или почему они вышли из лифта только на пятом этаже и теперь шли по коридору с близко расположенными комнатами, а не люксами. Участие Индии может оказаться позитивным событием, если его правильно использовать. Вмешательство индейцев привело бы к тому, что удары по Галвестону и Сан-Диего стали бы последними в войне. Если его страна нанесет последний удар, они смогут доказать — по крайней мере, своему собственному народу, — что они были победителями. И они могли избежать того, что в этот момент казалось неизбежным контрударом по другому из их крупных городов — Тяньцзиню, Пекину или даже Шанхаю.
Он объяснит это Чжао Лэцзи и всем остальным членам Политбюро, присутствовавшим на этом заседании. Линь Бао вообразил, что Чжао Лэцзи возложит часть вины за Чжэн Хэ на его плечи. В конце концов, в приказе о развертывании стояло его имя, а не Чжао Лэцзи или любого другого члена Политбюро. Скорее всего, они обвинили бы его в превышении своих полномочий во время войны, но не более того. Они хотели бы избавиться от него. После того, как с американцами будут заключены мирные переговоры, Линь Бао будет легко убедить Чжао Лэцзи повернуть в другую сторону, пока он дезертирует. Во всяком случае, дезертирство помогло бы доказать суть обвинений, которые, несомненно, выдвинет Чжао Лэцзи, а именно, что Линь Бао не заслуживает доверия, является тайным союзником американцев. Скатертью дорога, сказали бы они. И он вернется в страну, где родилась его мать. Может быть, даже в Ньюпорт, к своей семье. Чтобы учить.
К тому времени, как Линь Бао дошел до дальнего конца коридора на пятом этаже, эти мысли успокоили его, так что, когда охранник вытащил карточку-ключ и тихим взмахом руки пригласил Линь Бао войти, он сделал это без малейшего следа страха.
Он сделал полдюжины шагов в пустую комнату. Это был не номер люкс. Это был сингл. Там стояла кровать размера "queen-size".
Консоль.
Комод.
Все, включая ковровое покрытие, было покрыто пластиковым брезентом, как будто в комнате шел ремонт.
Линь Бао шагнул к кровати.
На его краю покоилась клюшка для гольфа, 2-метровый утюг. Он поднял его. Знакомая тяжесть была приятна в его руках. К древку куском бечевки была прикреплена записка. Он сделал глубокий вдох, наполняя легкие, зная, что это, вероятно, последний такой вдох, который он может сделать. Надпись на карточке была размашистой, символы были написаны неопытной рукой, рукой крестьянина. Там было написано: "На этот раз вы ошиблись выбором". Мне очень жаль.
Оно было без подписи. "Вот так они и выживают", — подумал он. Они никогда ни под чем не подписывают свои имена.
Из-за спины Линь Бао послышалась серия шагов по пластику. Он чувствовал присутствие крупного охранника за своей спиной, плюс еще троих, которые, без сомнения, стояли у двери, ожидая, чтобы помочь навести порядок. Линь Бао инстинктивно захотелось закрыть глаза, но он поборол это желание. Он будет смотреть до самого конца в этой мрачной комнате, где мало что достойно внимания. Он выглянул в единственное окно, на столь же мрачный горизонт Пекина. Мысль о том, что это — ни лицо его дочери, ни открытый океан, который он любил, — будет последним, что он когда-либо увидит, наполнила его жалостью к себе и сожалением. Он почувствовал, как его горло сжалось от этих эмоций, и в тот же момент почувствовал холодное прикосновение металла к мягким волоскам у основания шеи.
"Держи ухо востро", — потребовал он от себя.
Он продолжал смотреть в окно, которое выходило на юго-восток, обычно в направлении восхода солнца и Тихого океана. Хотя было уже поздно, яркий свет, подобный двадцати восходам солнца одновременно, продолжал безудержно распространяться с того направления, как будто сам свет обладал потенциалом поглотить все. Это сопровождалось невероятным шумом, от которого сотрясались окна, и гарантировало, что никто не слышал единственного выстрела.
Что это там на горизонте? Линь Бао задумался. Это была его последняя мысль, когда он повалился вперед на кровать.
КОДА
Горизонт
Наконец-то он был дома. Поездка в Бандар-Аббас была первой такого рода поездкой, которую генерал-майор Кассем Фаршад совершил за последний год после своего повышения и последующей отставки. Он бросил свои сумки у входной двери, прошел прямо в спальню и снял форму. Он и забыл, как сильно ненавидел его носить. Или, другими словами, он забыл, как ему нравилось не носить его. Он обдумывал разницу между ними, принимая душ и переодеваясь в спортивный костюм из полиэстера, который стал его новой униформой по дому. Завязывая шнурки кроссовок, он напомнил себе, что не питает никаких реальных претензий к Багери и другим членам высшего командования. Он просто хотел принять эту новую жизнь.
Возвращаясь рейсом из Бендер-Аббаса, он работал над своими мемуарами, как делал почти каждое утро, и теперь с нетерпением ждал своей обычной прогулки по своему участку и возвращения к комфортной рутине. Когда несколько недель назад поступило приглашение в Бандар-Аббас, Фаршад сначала отказался от него. С момента Победы в Проливе, когда верховное командование провозгласило его последнюю битву, его страна возлагала на его плечи честь за честью, начиная со второго награждения орденом Отца и заканчивая упоминанием Верховного лидера в общенациональном телеобращении к парламенту. Если бы такое признание возникло в результате другого сражения, в котором разница между победой и поражением не сводилась к тому, в какую сторону дул ветер, возможно, Фаршад отнесся бы иначе к принятию приглашения.
Теперь, наконец-то дома, он сначала подумал распаковать вещи, но потом решил, что сделает это сегодня вечером. Вместо этого он совершит долгую прогулку, чтобы размять ноги. Он пошел на кухню и приготовил себе свой обычный простой обед: вареное яйцо, кусок хлеба, несколько оливок. Он положил еду в бумажный пакет и отправился через свою территорию. Деревья покрывали его маршрут. Первые осенние краски уже коснулись краев их листьев, а ранним полуднем прохладный воздух намекал на смену времен года. Поздние полевые цветы выстроились вдоль его пути, когда он направлялся по утоптанным в грязи тропам к ленте ручья, разделяющей его владения пополам.
Фаршад с трудом мог поверить, что прошло больше года с тех пор, как эти русские десантники были выброшены в море. Он никак не мог решить, много ли времени прошло или совсем мало. Когда он думал о деталях сражения в проливе, ему казалось, что это не так уж много. Когда он думал о том, как сильно изменился мир с тех пор, ему казалось, что прошло гораздо больше года. Теперь Фаршад понимал себя маленьким действующим лицом в гораздо более масштабной войне, которая привела к глубокой глобальной перестройке.
Когда Фаршад готовился к нападению Русских на его островные укрепления, он и понятия не имел, что индийцы вмешались на стороне мира, потопив китайский авианосец и уничтожив американскую эскадрилью истребителей. К сожалению, одному пилоту из этой эскадрильи удалось ускользнуть как от индийских перехватчиков, так и от китайских средств ПВО, сбросив свой груз на Шанхай. Много месяцев спустя город превратился в обугленную радиоактивную пустошь. Число погибших превысило тридцать миллионов. После каждой из ядерных атак международные рынки резко падали. Урожай провалился. Распространяются инфекционные заболевания. Радиационное отравление обещало заразить поколения. Разрушения превзошли способность Фаршада к пониманию. Хотя он провел всю свою сознательную жизнь на войне, даже он не мог осознать такие потери.