Она вспомнила старика, который приходил к ним в квартиру. Несколько его крупных слуг в темных костюмах ждали за дверью. Старик вел себя как хорошо одетый крестьянин. Когда мать велела ей идти в свою комнату, чтобы они могли поговорить, старик настоял, чтобы девочка осталась. Он обхватил ее щеку ладонью и сказал: — Ты очень похожа на своего отца. Я вижу его ум в твоих глазах. Старик продолжал говорить им, что их дом больше не был их домом. Что ее отцу, каким бы умным он ни был, не повезло, он совершил несколько ошибок и больше не вернется. Ее мать плакала позже, ночью, когда думала, что дочь ее не слышит. Но она не выдала ни единой эмоции перед стариком, который предложил им переехать жить в Соединенные Штаты. — Это поможет делу, — сказал он. А потом он спросил, есть ли какое-нибудь конкретное место, куда они хотели бы поехать.
— Ньюпорт, — ответила ее мать. Вот где они были счастливее всего.
И так они и пошли. Ее мать объяснила ей, что им повезло. Ее отец попал в беду, и они могли оказаться в тюрьме или еще хуже. За исключением того, что правительству нужно было кого-то обвинить в том, что произошло в Шанхае. Они будут винить ее отца. Они будут рекламировать его нелояльность. Они обвинили бы его в сговоре с американцами. Доказательством этого мог бы стать внезапный отъезд его семьи в Соединенные Штаты. Ее мать рассказала ей все это, чтобы она знала, что это неправда. — Эта новая жизнь, — сказала ее мать, — это то, что оставил нам твой отец. Мы стали его вторым шансом.
Ее мать, жена адмирала и дипломата, теперь работала по четырнадцать часов в день, убирая номера в двух разных сетевых отелях. Девушка предложила свою помощь, а также устроиться на работу, но ее мать наложила ограничения на собственное унижение, и то, что образование ее дочери было принесено в жертву черному труду, нарушило бы эти границы. Вместо этого девочка посещала школу полный рабочий день. В знак солидарности со своей матерью она помогала содержать квартиру-студию, которую они делили, в безупречной чистоте.
Ее мать никогда не соглашалась на черную работу. Когда она не работала, она искала работу получше. Несколько раз она обращалась к местной китайской общине, к тем иммигрантам, которые прибыли на американские берега в течение последних одного или двух поколений, к своим предполагаемым союзникам, которые теперь владели малым бизнесом: ресторанами, химчистками, даже автосалонами, выросшими вокруг шоссе 138. Хотя Америка была местом, куда люди приезжали, чтобы начать новую жизнь, и для матери, и для дочери их старая жизнь последовала за ними. Китайской общине пришлось бороться с подозрениями других американцев, многие из которых предполагали свою причастность к недавним разрушениям. Каким бы несправедливым ни было это предположение, подобные предположения во время войны были американской традицией — от немцев до японцев, мусульман, а теперь и китайцев. Помощь жене и дочери погибшего китайского адмирала только усилила бы подозрения против любого, кто был бы настолько глуп, чтобы взять на себя это предприятие. Община китайских иммигрантов отвергла девочку и ее мать.
Поэтому ее мать продолжала выполнять свою черную работу. Один день в неделю у нее был выходной, но он не всегда приходился на выходные, так что это был редкий случай, когда мать и дочь могли провести свободный день вместе. Когда у них был свой день, они всегда предпочитали делать одно и то же. Они сядут на автобус до Козьего острова, возьмут напрокат лодку на пристани, распустят все паруса и направятся на север, пройдя под подвесным мостом Клейборн-Пелл к Военно-морскому колледжу, тем же маршрутом, которым они шли много лет назад с Линь Бао.
Они никогда не произносили его имени в доме, боясь, что кто-то все еще может подслушивать. Однако здесь, на открытой воде, кто мог их услышать? Они были недосягаемы и вольны говорить все, что им заблагорассудится. Вот почему именно на воде, вскоре после того, как они прошли под мостом, и через два года после того, как они впервые приехали, ее мать призналась, что наконец перестала искать другую работу. — Ничего лучшего не предвидится, — призналась она своей дочери. — Мы должны принять это…. Твой отец ожидал бы, что мы будем достаточно сильны, чтобы принять это.
— Никто здесь нам не доверяет, даже наши собственные люди. Мы никогда не станем американцами, — с горечью сказала девушка. Она сидела, ссутулившись, рядом с матерью, они сидели бок о бок на корме лодки. Ее мать держала румпель; она смотрела не на дочь, а на горизонт, пытаясь удержать их на курсе.
— Ты не понимаешь, — в конце концов сказала ее мать. — Мы ниоткуда, и у нас ничего нет. Мы пришли сюда, чтобы быть откуда-то родом и что-то иметь. Это то, что делает нас американцами .
Некоторое время они сидели молча.
Брызги воды перехлестнули через нос, когда они пересекли кильватер гораздо большего корабля, и равнодушная волна чуть не затопила их маленькую шлюпку.
Когда они прибыли к берегам Военно-морского колледжа, они подняли парус, подняли румпель и бросили свой маленький якорь. Их шлюпка покачивалась на пологих волнах. Они вдвоем, мать и дочь, не разговаривали. Они смотрели на берег, на знакомые тропинки, на офис, где он когда-то работал, на жизнь, которая у них когда-то была и, возможно, когда-нибудь будет снова.
Дом на ранчо был построен в центре ее участка площадью в сто акров. Ремонт занял три года и большую часть ее сбережений, но Сара Хант начала чувствовать себя здесь как дома. Сам дом был небольшим, всего один этаж с открытыми деревянными балками и стропилами. У нее все еще не было ничего, что можно было бы повесить на стены, и она задавалась вопросом, будет ли это когда-нибудь. Большую часть своих фотографий она хранила в хранилище. Несколько раз с тех пор, как она ушла на покой, после одной-другой бессонной, мокрой от пота ночи она выходила в сарай на заднем дворе дома и подумывала о том, чтобы сжечь единственную коробку с фотографиями.
Но до этого не дошло, по крайней мере, пока.
После Шанхая сны стали еще хуже. Или не обязательно хуже, но чаще. Ночь за ночью она стояла на причале среди кажущегося бесконечным парада кораблей, разгружающих свой груз призраков, в то время как она искала своего отца. Она так и не нашла его, ни разу. И все же она по-прежнему не была убеждена в том, что ее поиски в снах были тщетны. Долгое время она надеялась, что, когда достроит свой новый дом, сны прекратятся. И если они никогда не прекратятся, она, по крайней мере, надеялась найти в них что-то или кого-то узнаваемого. Это еще не доказывало обратное.
Она принимала и отменяла лекарства, но безрезультатно.
Она разговаривала с психотерапевтами, которые, казалось, только и делали, что хотели похоронить ее под тяжестью ее собственных слов, поэтому она перестала с ними разговаривать. Каждый день она обходила периметр своего участка, хотя от этого у нее болела больная нога. В восьми милях от ближайшего соседа ее участок в высокогорной пустыне принес ей немного покоя. Несмотря на сны, здесь она, по крайней мере, могла поспать. После удара по Шанхаю она почти неделю вообще не спала, ее нервы были настолько измотаны, что Хендриксону пришлось вылететь на "Энтерпрайз" и самому отстранить ее от командования в разгар переговоров о прекращении огня, которые велись при посредничестве Нью-Дели. Он был нежен с ней тогда и оставался нежным с ней все последующие три года. Как и следовало ожидать, он остался на флоте, получив третью звезду в своем восхождении к высшим чинам. Награда — и заслуженная — за ту роль, которую он сыграл в установлении мира.
Во время своих визитов, которые стали менее частыми, он всегда уверял ее, что она ничего не могла сделать, чтобы предотвратить Шанхай. Не она была той, кто отдавал приказ о запуске. Как только девять Шершней покинули "Энтерпрайз", она уже ничего не могла сделать. Во всяком случае, один "Шершень", добравшийся до своей цели, мог оказаться решающим для прекращения войны. Во время последовавших переговоров о прекращении огня для таких ястребов, как Уискарвер, было важно сделать заявление, чтобы сохранить лицо, что они отомстили за нападения на Галвестон и Сан-Диего. Без этого заявления Хендриксон был уверен, что соглашение о прекращении огня не было бы подписано.
— Это не твоя вина, — говорил он.
— Тогда чья же это была вина? — спросит она.
— Не твоя, — и они бы оставили все как есть. В течение первого года и во второй Хендриксон предлагал ей помощь в том, в чем, по его мнению, она нуждалась. — Почему бы тебе не пожить у нас немного? или — Я беспокоюсь о том, что ты здесь один. — Он подумал, что для нее было бы неплохо снова вернуться на воду. Исцеление было тем словом, которое он использовал. Хант напомнил ему, что она не случайно купила недвижимость в Нью-Мексико, штате, не имеющем выхода к морю.