В Польше подъем Москвы особой радости не вызвал. Там заигрывали с католическим Великим княжеством Литовским в качестве «собирателя русских земель». Литва в ту пору была крупной восточноевропейской державой, которая простиралась от Балтики до Черного моря и образовывала с Королевством Польским государственную унию. Если бы Литва, а не Москва объединила под своей властью разветвленных восточных славян, то русская территория до самого Тихого океана была бы сейчас частью католической Европы, не скрывая неприязни к гостю, провозгласил польский король.
Голос Сигизмунда звучал поучительно и надменно, он хотел, чтобы тайный советник отбросил свою наивность:
– Россия – искусственное государство, когда-то созданное норманнами, затем христианским крещением культивированное греками, но никогда не бывшее европеизированным. Монголы сделали из русских азиатов, которыми они и остаются по сию пору.
Гонзагу раздражала выставленная напоказ враждебность польского короля к России. Император дал ему задание, и Гонзага приступил к его выполнению, преисполненный надежды и уверенности в успехе. Он сделал попытку объяснить это Сигизмунду:
– В Великом Московском княжестве есть молодой правитель с большими перспективами. Во всяком случае, он наголову разбил татар и взял их оплот Казань. Он сейчас на подступах к взятию Астрахани, после чего Москва возьмет под свой контроль стратегический путь с севера на юг по Волге. После освобождения от монгольского ига путь в Азию для России свободен. Если Великому князю удастся завоевать всю территорию сгинувшей Золотой орды, он будет править самой большой империей на земле. И совершенно очевиден интерес, который Карл V проявляет к новым возможностям.
Сигизмунд запротестовал лишь из приличия сдержанно. Для Польши экспансивная Россия представляет гораздо большую опасность, чем Османская империя. Поэтому король работает над пактом с турками против Москвы. Гонзага содрогнулся от тактических уловок и эгоцентрических уродств местных национальных интересов в Европе, ибо Франция также заключила пакт с враждебной исламской властью турок – против Священной Римской империи!
Гонзага внимательно следил за тем, чтобы не посвящать безрассудного короля в планы императора. Однако потребность Сигизмунда в дискуссии далеко еще не была исчерпана. Он напомнил Гонзаге о настойчивой просьбе русского царя Ивана, с которой он обратился в 1547 году к императору, помочь ему с модернизацией. Поначалу император собирался откликнуться на эту просьбу и послать в Москву сотню первоклассных ремесленников, строителей, кузнецов по золоту, оружейных кузнецов и горных инженеров. Но тут запротестовали остзейские государства Польша, Дания, Швеция и Ливония, государство ордена германских меченосцев на территории Балтики. Они не пропустили делегацию императора. У специалистов были отобраны паспорта, так что не солоно хлебавши им пришлось отправиться восвояси.
Императору противники России объяснили свой демарш тем, что Великий князь Московский совершил дерзость, короновав себя царем и создав на Востоке Европы другую империю.
– Отсталое Великое княжество Московское не относится к Европе. У него неправильная религия, и оно представляет вечную опасность для императора, папы и единства Европы! – выпалил король.
Гонзага не обращал больше внимания на негодующего короля. Он с беспокойством наблюдал, как польская знать обхаживала его спутников, щедро угощала их вином и расспрашивала об их вояже. Тайный советник императора дал сигнал к отправлению. Прежде чем они доедут до границы с Россией под Смоленском, им еще предстояло скакать верхом два дня по Литве.
Гонзага задавался вопросом, ложась в постель, почему в своем преклонном возрасте он решился на тяготы такой поездки. Но приказ есть приказ. Итальянец знал Карла V со времен своей молодости и целиком разделял взгляды величайшего правителя мира. Император полностью доверял ему. Гонзага с отвращением наблюдал за тем, как Европа теряет свою целостность, и вечерний разговор с польским королем усилил это впечатление. Гордая Римская империя в ходе спровоцированной Мартином Лютером Реформации оказалась под угрозой распада. Всего восемь лет прошло со дня смерти Лютера, а половина Европы уже была евангелической. Север Европы принял лютеранскую веру, в том числе чтобы обрести политическую независимость от императора и папы.