— Вижу, появились новые модели флайеров, — заметила Узза.
— Прогресс не стоит на месте, — отозвалась Аэлея. — Да и тебя не было очень долго.
— Всего-то лет тридцать, — пожала плечами Узза. — Не такой уж и большой срок.
— Ты не меняешься, — покачала головой Аэлея.
Мы подошли к одному из флайеров. Аеэлея достала небольшой пульт, и стеклянная полусфера откинулась назад. Внутри оказалось два ряда сидений и панель управления. Я помог Уззе и Аэлее залезть внутрь. Они заняли первый ряд, и я расположился позади них. Крышка захлопнулась. Аэлея включила панель и ввела координаты. На экране появилась карта с разноцветными линиями, различными путями соединяющие космодром с конечной точкой.
— Конец рабочего дня, — задумчиво произнесла Узза, — лучше лететь через десятую улицу, а затем по трёхсотой. — Она коснулась экрана, выбирая понравившийся маршрут. Аэлея спорить не стала.
Когда мы отлетели от космодрома, я обнаружил, что он располагается на огромной скалистой площадке. Вокруг скалы не было ничего, и я даже подумать не мог о том, что ждёт нас внизу, если флайер сейчас выйдет из строя и начнёт падать.
Вдалеке виднелись огни, и сначала я подумал, что это звёзды. Но вскоре мы подлетели ближе, и я увидел высоченную без конца и края стену, на которой ровными рядами были прикреплены круглые шары, испускающие яркий свет. Когда флайер оказался в полуметре от стены, я заметил, что она не идеальна ровная, а с заметными щелями. Аэлея нажала на панель, и раздался пронзительный свист. Через несколько мгновений кусок стены опустился, открывая проход. В толщину стена оказалась в метра два или три, и когда мы вылетел из неё, я увидел… город.
Наш флайер был на уровне последних этажей небоскрёбов, и, подвинувшись ближе к стеклу и посмотрев вниз, я увидел, что улицы располагаются на разных уровнях. Проезжих дорог не было, и пространство между домами было занято флайерами различных моделей и размеров: одноместные крохотные флайеры маневрировали между громоздкими вытянутыми кораблями, в которых легко могло поместиться до пятидесяти Иных. Вдоль домов тянулись пешеходные дорожки, ничем не отделённые от проезжей части. Мы спустились на пару уровней и полетели по широкой улице. Скорость была небольшой, и я успевал разглядеть прохожих, одетых в комбинезоны различных фасонов, яркие витрины, в которых мелькали неизвестные мне приборы и устройства, террасы ресторанов, окна жилых квартир, будто поддёрнутые дымкой, чтобы не было возможности увидеть происходящее внутри.
Мы остановились на перекрёстке. От пешеходных тропинок поперёк проезжей части выдвинулись широкие платформы, позволяя пешеходом перейти на другую сторону улицы. Моё внимание привлекла группа из двадцати детей. Они шли парами, отстранённо смотря перед собой. Каждый их шаг, каждое движение невозможно было отличить друг от друга,
— Какие серьёзные, — удивлённо произнёс я. — Будто роботы…
— Будущие солдаты, — пояснила Узза. — С раннего детства обучаются передвижению по городу. Когда вернутся в учебный корпус, должны будут в деталях рассказать всё, что успели заметить во время прогулки. Проверка на концентрацию и внимание, а также на умение сохранять спокойствие.
— Сурово, — покачал я головой.
— Ты привыкнешь, — отозвалась Аэлея. — К тому же, даже у будущих солдат есть свободное время, когда им позволено общаться, веселиться и заниматься своими делами. Так что не стоит так за них переживать. Я не знаю, как было на твоей планете, но здесь мы заботимся о будущем наших детей и их способностях. Чем тщательнее и строже будет проходить их обучение, тем больше пользы они принесут родине, своим соплеменникам и себе.
— Там, откуда я родом, считалось, что у детей должно быть беззаботное и спокойное детство, а свой жизненный путь они должны определять лет в пятнадцать или шестнадцать, к концу школьного обучения.
Аэлея рассмеялась.
— Какая странная методика! — она оглянулась и внимательно посмотрела на меня. — Ещё скажи, что ваши дети сами решают, чем будут заниматься!
— Решали, — чуть подумав, ответил я. — И могли сменить профессию в любой момент, когда хотели. Всё зависело только от желания и навыков, а также стремления узнавать и осваивать что-то новое.
— Похоже, работа предстоит долгая, — обратилась Аэлея к Уззе. — Подумать только! Столько загубленных жизней и возможностей, и всё из-за отсутствия рамок и критериев распределения по профессиям. Надеюсь, ещё не поздно всё исправить?
— Посмотрим, — сухо ответила Узза. — На данный момент идёт работа с детьми и попытка образумить взрослых. К сожалению, далеко не все смогли безболезненно принять нашу власть. Понадобится лет десять, чтобы можно было сделать какие-либо прогнозы.
— Хотела бы я там побывать, — Аэлея залетела на парковку, огороженную невысоким забором, и приземлилась. — Но пока… — она резко замолкла и уже совсем другим тоном произнесла: — вас ждут. Осмотр не займёт много времени. Я буду ждать вас здесь.
Узза кивнула. Стекло поднялось, и я, спрыгнув на землю, помог Узза спуститься. Аэлея, глядя на нас, слегка нахмурилась.
Пройдя через парковку, мы подошли к дверям небоскрёба, на которых я без труда прочитал «Диагностический центр для исследователей». Стеклянные двери автоматически разъехались, и мы оказались в просторной комнате и очень светлой комнате. Справа расположился терминал с висящим в воздухе экраном, слева стойка регистрации, а напротив несколько лифтов. Несколько Иных стояли возле терминала и что-то тихо обсуждали, возле регистратуры молодая девушка с обожжённым лицом о чём-то спорила с работником центра. К нам подошла женщина и, кивнув Уззе, произнесла:
— Следуйте за мной.
Мы поднялись на десятый этаж и, пройдя через широкий коридор, зашли в кабинет. Нас явно ждали: за длинным столом, заставленным различными приборами и небольшими компьютерами, сидело трое врачей. Позади них стояли неподвижными статуями молодые медсёстры.
— С возвращением! — один из врачей вышел из-за стола и подошёл к Уззе. Они приветливо пожали руки друг другу. — Рад видеть тебя живой. Столько лет прошло, а ты совсем не изменилась. Удивительно! В твоём возрасте выглядеть так молодо просто преступление! — врач засмеялся, и Узза ответила ему слабой улыбкой. — А это, — обратился он ко мне, — как я понимаю, Марк. Интересно-интересно… Слабоват, конечно, и излишне эмоционален. Да и организм уже близок к старости. У тебя странный вкус, Узза, — прокомментировал он, внимательно осмотрев меня с ног до головы.
— Смотрю, Калес, — проговорила моя хозяйка, — ты так же прямолинеен, как и раньше. Но всё же не советую отзываться о моём питомце в таком тоне.
— Как трогательно, — насмешливо улыбнулся Калес. — Хотя кому, как ни тебе, защищать питомцев…
— Может, перейдём к делу? — перебила его Узза.
Калес кивнул и велел занять два кресла, стоящие возле стены. Медсёстры надели нам на головы тяжёлые широкие обручи, от которых отходили десятки тонких проводков. Одни заканчивались округлыми датчиками, другие были подключены к массивному прибору. Я почувствовал слабую боль, когда датчики впились мне в кожу на шее, лице и ладонях.
— Серьёзное ранение, — произнёс Калес, глядя на экран. — Удивительно, что он вообще выжил. Задето сердце, повреждены кости, ткани и левое лёгкое… Не говоря уж об отравлении. — Он подозвал двух других врачей и начал что-то тихо им говорить.
Я не вслушивался в их разговор. Совсем иное сейчас будоражило моё сознание: огромный и ослепляющий город, окружённый плотной завесой тьмы. Думая о родине Уззы я представлял нечто вроде огромного лагеря с бараками разной степени комфорта, в зависимости от того, какого статуса Иные в них проживают. И было в этом городе нечто… гипнотическое, завораживающее, будто планете была огромным магнитом, намертво притянувшим меня к себе. Меня пугало одно воспоминание о скалах и мгле, в которой не было ничего, но стоило только вспомнить стену и то, что за ней скрывалось, как сердце начинало учащённо биться, а сознание затапливалось радостью и… любовью. Эта мысль заставила меня вздрогнуть и открыть глаза. Как можно полюбить планету, город, находясь здесь меньше часа?