Запнулся, насупился, крякнул. Оделил напоследок Антона Треплева все тем же озадаченным взором – и вышел.
«Туп, туп, туп…» – зазвучали ступени. Потом умолкли. Юные партизаны переглянулись и обреченно вздохнули. Надо полагать, в результате сегодняшней диверсии неприятностями они себя обеспечили на много дней вперед. Иоганн Себастьянович меланхолически выколотил содержимое трубки в мельхиоровую пепельницу.
– Кто это был? – поинтересовался Антон.
– Вице-мэр первой резервации… Большой интриган, учтите… Круто в гору идет. В Думу вон, сами слышали, пролезть намерен…
– В какую Думу?
Владелец особняка и окрестностей невольно покосился на гостя, наделенного столь странным чувством юмора.
– Дума у нас одна, – напомнил он. – Невеселая, правда, но Дума…
– А что ж это он сам в дозор ходит? Людей не хватает?
– Понятия не имею. Видимо, за людьми тоже глаз да глаз нужен… Однако засиделись мы с вами. Предлагаю ночлег. Располагайтесь кому где понравится. Особняк большой – места всем хватит…
Не спалось. В стеклянную дверь лезла голая бесстыжая луна. Почему она такая большая? По идее, должна была уменьшиться. За год, говорят, удаляется от Земли на целый сантиметр. Двадцать лет – двадцать сантиметров, не шутка…
А ведь ты идиот, Антон Треплев! Сам-то хоть это понимаешь? Были у тебя другие варианты?.. Да были, были же!.. Явка с повинной, искреннее раскаяние… смягчающие обстоятельства… вред здоровью нанесен неумышленно…
Да, но чьему здоровью?!
И вспомнилась Антону давняя история. Жил в соседнем доме криминальный авторитет местного значения – Гоша. Вышел он однажды во двор – глядь, а на металлической стенке гаража выведено огромными буквами: «Гоша – пидор». Сперва глазам не поверил. А поверив, поднял всех своих бойцов и велел достать козла. Хоть из-под земли! Достали. И выяснилось, во-первых, что автору оскорбительной надписи лет четырнадцать, а во-вторых, в виду-то имелся совсем другой Гоша.
Однако виновному, поверьте, от этого легче не стало.
Вот и Антону Треплеву наверняка не стало бы…
Значит, правильно он сделал, что кинулся к Голокосту. Да, но квартира, дача, работа… А что взамен?
И захотелось взвыть в голос.
Обещанный Громовицей учебник напоминал прямоугольник толстого полиэтилена. Был он гибок, но при включении распрямлялся и твердел. В целом ничего мудреного – тот же планшет, причем довольно простенький в обращении. Экран светящийся, так что можно читать и в темноте.
Собственным портретом Треплев остался недоволен: похож-то – похож, но уж больно мрачен. Гораздо мрачнее, чем на животах у трех Тихонов. Уголовник какой-то…
Текст под фотографией озадачивал диким количеством грамматических ошибок. Такое впечатление, что за канувшие два десятилетия успели провести реформу правописания, да и не одну…
С трудом продираясь сквозь невероятную орфографию, Антон одолел три первых абзаца. Фактический материал, как ни странно, почти соответствовал действительности. Единственное, к чему можно было придраться: пьяная выходка Треплева превратилась в тщательно спланированный теракт, а сам хулиган-одиночка обернулся руководителем подпольной организации. Его невесть откуда взявшиеся адепты поклялись любой ценой продолжить дело бесследно исчезнувшего лидера, по одним слухам, покончившего с собой, как ниндзя, по другим – уничтоженного спецназом…
Об Иоганне Себастьяновиче и Оболенском – ни слова. Равно как и о Ефиме Григорьевиче Голокосте. Мелкая сошка…
Тоска нахлынула вновь. Назад дороги нет. Хочешь не хочешь, а придется выживать. И не где-нибудь, а именно здесь. И не когда-нибудь, а именно сейчас…
Не выключая, сунул учебник под подушку, отбросил махровую простыню, встал и вышел на балкон, если, конечно, можно так назвать огражденную резными перилами внешнюю галерею. В дальнем ее конце растопырились несколько плетеных кресел, а над ними всплывал просвеченный луной сгусток трубочного дыма.
Ночи в августе были все так же прохладны, как и двадцать лет назад. Антон приостановился, прикидывая, не вернуться ли за одеждой.