Чай пили в столовой. Празднично пылала хрустальная люстра, сверкала крахмальная скатерть, и лишь немногочисленные обрывки скотча на пижаме хозяина напоминали о досадном инциденте. Окна, лишенные противомоскитных сеток (откуда бы взяться комарам в августе!), были распахнуты в населенную цикадами и сверчками ночь. Веяло прохладой.
– Знаете, Антон, – задумчиво говорил композитор, с любопытством поглядывая на старшего из гостей. – Вы так мне кое-кого напоминаете, что вас иногда хочется назвать Антоновичем… честное слово!
– Хочется – называйте, – позволил тот.
К тому времени он уже пришел в себя, и следует сказать, что в себе ему не понравилось. Было там как после погрома. Ничего себе будущее: не бомбежка – так облава, не облава – так дурацкий демарш трех малолетних отморозков.
– Извините! – сказал композитор. – Вас уже, наверное, достали… Но кроме шуток – очень похожи. Очень.
– Не было у Треплева сыновей, – буркнул Тиш, не поднимая головы.
Три незадачливых диверсанта сутулились каждый над своей чашкой и друг на друга не смотрели. Переживали позорный провал. Хуже всех приходилось Тихоне – опять подвел! Чуть не помер, самоубийца. Какой уж тут теракт! Не до теракта…
Зато Громовица – сияла. Подобное развитие событий совершенно ее устраивало.
– Верно, не было, – кивнул композитор, одобрительно взглянув на Тиша. – Закоренелый холостяк. Но мог ведь и на стороне соорудить…
– А вы что, встречались с Треплевым? – неприязненно осведомился Антон, хотя только что настрого запретил себе открывать рот. И так вон уже успел глупостей натворить сверх меры.
– Так… Пару раз…
– Это где же, позвольте узнать?
– У прапорщика Оболенского… за преферансом…
Звякнула ложечка. Гость выпрямил спину, всмотрелся.
– Иоганн Себастьяныч?
– Слушаю вас… – с готовностью откликнулся хозяин.
Но тот, кого хотелось назвать Антоновичем, онемел. Ошеломленно пошевелил губами – и снова уставился. Да никогда бы не узнал… Вот что, оказывается, делают с человеком какие-нибудь двадцать лет! Бывший карточный партнер заметно раздался вширь, массивное лицо обрюзгло, обрело не то львиные, не то обезьяньи черты, солидная проплешина обрамлена короткой седоватой бахромой.
– У вас грива была… – туповато вымолвил Антон.
– Была… – согласился композитор и с преувеличенной скорбью огладил обширную плешь. – Грива была… все было… Да вы, деточки, пейте чай, пейте…
Деточки совету не последовали – тоже изумленно драли глаза на Иоганна Себастьяновича. Ишь, с кем знакомство водил! На Антона не смотрел никто. И слава богу…
– Хорошо играл? – с трепетом спросил Тихуша.
– Треплев? Так… Ничего выдающегося. Хотя… Может, просто не в ударе был… Мы ж всего два раза пулю расписывали…
Улыбнулся, достал трубку – настоящую, не электронную. Раскурил неторопливо. Первый клуб дыма покрутился под люстрой, расточая аромат вишни, затем, подхваченный сквозняком, кинулся стремглав в ночное окно. К сверчкам и цикадам.
– Тем не менее, – продолжал Иоганн Себастьянович, перемежая речь вдумчивыми затяжками, – при всей мимолетности знакомства вашему знаменитому двойнику, Антон, я обязан многим… В частности, нынешним своим благополучием…
– Вот как?..
– Да, представьте… Сразу после теракта стали искать сообщников. И что ж вы думаете? Загребли! Объявили правой его рукой, главой подполья…
– Вас?!
– Меня. А вот не садись в карты с кем попало…
– А Оболенский?
– Оболенский в своем амплуа… Он ведь тогда под трибунал угодил – за растрату и промотание… За месяц до событий оправдали, уволили к чертям из рядов, и уехал он к дочери в Торонто… А я, стало быть, отвечай за всех! Чувствую, вот-вот начнут допрашивать с пристрастием… Ну и какой мне смысл перечить?.. Да, говорю, глава… – Рассказчик выдержал паузу и с удовольствием оглядел приоткрытые рты гостей. – Пальцем не тронули!.. – победно сообщил он. – А самое-то забавное – тихушники тоже решили, будто я их глава! Раз в газетах написано, значит, глава… Что ж вы чай-то не пьете?
– Успеем, – заверил Антон. – Вы продолжайте…
– Да-с… – удовлетворенно молвил хозяин. – Раз глава, начали меня обхаживать.
– Тихушники?