– Нет. Контора… А что, говорят, если вы публично отречетесь и покаетесь? Обратите внимание, сдать подполье с потрохами даже не предлагали – видно, сдавать еще было нечего… Ага, думаю, это уже что-то конкретное… Нет, говорю, не отрекаются, любя… Так мы ж не задаром, говорят. Чего бы вы хотели?.. – Композитор пододвинул поближе мельхиоровую пепельницу и долго располагал в ней трубку – так, чтобы не упала набок. Установил, полюбовался, проводил глазами восходящую к потолку струйку дыма. – Ну я им условие: готов уйти из политики, если дадут возможность творить в свое удовольствие. И ведь не надули, как ни странно… дача, госзаказы, пиар…
– А вы не боитесь все это разглашать?
– Ну не будьте вы так наивны, Антон! Там, наверное, тоже не дурачки сидели. Какая им разница, тот я, не тот! Задача в чем? Чтобы публика поверила, будто подполье обезглавлено… Ну так попробуй не поверь, если мое отречение в ленте новостей! Таким вот, стало быть, манером я и попал из Савлов в Павлы, ни тем, ни другим не будучи… Печенье берите…
– Спасибо… А что тихушники?
– Решили облить презрением. На здоровье, я не против…
– Отомстить не пытались?
– За что?
– Н-ну… вы ж говорите, они и впрямь поверили, будто вы…
– Пытались, но… Да вот как сегодня…
Три Тихона вновь нахохлились и уткнули носы в чашки.
– А отшибленные?
– А что отшибленные? Теперь это мои фанаты, моя финансовая опора…
Непрост, ох непрост был Иоганн Себастьянович. И тогда, за карточным столом, и сейчас, за обеденным. Глядя в карие с насмешливой искоркой глаза, Антон давно уже заподозрил, что узнан с первого взгляда и что композитор просто не желает посвящать посторонних в тайну их знакомства, потому и ограничивается намеками.
Если так, то побег, считай, удался… Себастьяныч наверняка все входы и выходы знает, связи у него…
– Стало быть, за вами теперь должок?
– Перед Треплевым? Да, конечно! Неоплатный, добавьте…
– Ну почему же обязательно неоплатный… – рискнул тонко намекнуть Антон – и вдруг насторожился.
Парадная дверь, судя по всему, никогда не запиралась, ходила в петлях бесшумно и охранных приспособлений не имела. Зато висячие ступени дубовых лестниц, несмотря на солидную свою толщину, гулко отзывались при каждом шаге: туп, туп, туп.
Так вот, судя по звукам, кто-то опять проник в особняк, причем явно не в одиночестве. Участники чаепития прислушались.
– Загонщики? – встревоженно предположил Антон.
– Это вряд ли, – успокоил его хозяин и снова взял трубку. Попыхтел, окутался дымком. – Всяк осмелившийся помешать моему творческому процессу… – последние слова композитор сопроводил двусмысленной, чтобы не сказать бесстыдной ухмылкой, – … немедленно будет объявлен в городе пособником тихушников. А это для отшибленных, вы уж мне поверьте, страшней всего… Нет, Антон, полагаю, к нам пожаловали с другой стороны баррикад…
В дверном проеме возник и почти полностью его занял квадратный сорокалетний блондин с выдающимся подбородком. Несколько долгих секунд он молча смотрел на чаевничающих, затем разомкнул уста.
– Добрый вечер, Иоганн Себастьянович, – сказал он.
Из-за плеча его выглянула еще одна физиономия столь же волевых очертаний.
– Милости просим, – приветливо откликнулся хозяин. – Поздненько вы…
Не отвечая, первый из пришедших сосредоточился на троице террористов. Под его взглядом тех повело и скорчило.
– Что, партизаны? Мало в прошлый раз показалось? – тихо-зловеще осведомился блондин. – Вы что творите?.. А тебя-то, Громовица, как сюда занесло?
– Вот… занесло… – нехотя отозвалась она.
Вопрошающий мельком покосился на Треплева, затем приостановил на нем взгляд и озадаченно нахмурился, словно бы припоминая, где они могли видеться раньше. Не вспомнил, досадливо мотнул головой и снова повернулся к Тихонам.
– Поссорить хотите? – процедил он. – Да если нам Иоган-н Себастьянович из-за ваших проделок в укрытии откажет… Единственная тихая точка между первой и третьей резервацией! Ну-ка встали все – и на выход!..
– Ничего… подобного… – посапывая трубкой, объявил радушный хозяин. – Завернули ребята на огонек… чайку попить…
– На огонек?.. – Пришелец раздул ноздри. – А мы вот на шумок…
– Да это я сам по ошибке не ту кнопку нажал, – весело глядя на грозного блондина, объяснил композитор. – Далеко было слышно?
– Далеко…
– Чайку не желаете?
– Нет, спасибо… Значит, все в порядке, говорите?
– Абсолютно!
С огромным сомнением блондин оглядел обрывки скотча на пижаме добрейшего Иоганна Себастьяныча.
– Ну что ж… Коли так, то всего хорошего. А с вами… – Взор его снова стал беспощаден. – С вами, друзья, разговор еще предстоит… Нет, но как вам это понравится! – снова вскинулся он ни с того ни с сего, при этом обращаясь почему-то исключительно к Антону. – Два места в Думе обещали – тут бы удачу не спугнуть, лояльность свою доказать, а эти… Устроили, понимаешь, треплевщину! Шестидесятилетие отметить решили! Все могилы – в цветах, на пузе у каждого – портрет! Ну и какие после этого места в Думе?