Внезапно ею овладело безумное желание броситься к своему стенному шкафу, достать коробку с фрагментами рукописи и положить Хаане на колени. Даже мать не устояла бы перед притягательностью древнего документа.
— Когда ты в последний раз читала что-нибудь на нашем родном языке, мама? — спросила Чель.
— А зачем мне читать что-то на языке майя, если мне до сих пор нужно совершенствовать свой английский? Кроме того, я что-то не знаю ни одного хорошего детектива, написанного на к’виче.
— Мама! Ты же прекрасно понимаешь, что я не имею в виду современную литературу. Я говорю о чем-то, написанном в древности. Вроде «Попул Ву».
Хаана закатила глаза.
— Между прочим, не далее как позавчера я действительно видела репринтное издание «Попул Ву» в одном книжном магазине. Они продают его скопом со всей остальной чепухой, связанной с 21 декабря. Громко орущие игрушечные обезьянки и аляповатые статуэтки божков — вот и все, что осталось теперь от майя.
Чель помотала головой.
— Но ведь отец писал свои письма на к’виче, мама.
В 1979 году, то есть через два года после рождения Чель, гватемальская армия бросила ее отца за решетку за подстрекательство жителей Киакикса к мятежу. Но и из тюрьмы Алвар Ману тайно переправил множество посланий землякам с призывами не сдаваться и продолжать борьбу. Хаана лично доставила более тридцати таких писем вождям поселений по всему Эль Петену, и в результате численность армии добровольцев-повстанцев за короткий срок увеличилась вдвое. Но этими письмами отец Чель подписал и собственный смертный приговор. Когда тюремщики застали его за подготовкой очередного послания, он был немедленно казнен без суда и следствия.
— Не понимаю, почему ты все время возвращаешься к этой теме, — раздраженно сказала Хаана и поднялась, чтобы собрать со стола посуду.
Чель огорчила нервная реакция матери. Она любила ее и знала, что всегда будет благодарна за те возможности в жизни, которые открылись перед ней исключительно благодаря усилиям Хааны. Но в глубине души дочь знала, что ее мать предала свой народ и ненавидела все, что могло напомнить ей об этом. Поэтому глупо было бы показывать ей даже новый кодекс. Пока Чель не сумеет прочитать, что там написано, мать будет видеть перед собой только куски полусгнившей древесной коры.
— Не надо мыть тарелки, — сказала Чель и тоже встала из-за стола.
— У меня это займет минуту, — отмахнулась Хаана, — а иначе в раковине накопится грязная посуда, как накапливается хлам по всему твоему дому.
Чель собралась с духом и сказала:
— Мне надо уехать.
— Уехать? Куда? — спросила Хаана, обернувшись.
— В музей.
— Уже девять вечера. Что у тебя за странная работа такая?
— Спасибо за вкусный ужин, мама, но меня действительно ждут еще дела.
— А знаешь, ведь в Киакиксе это было бы оскорблением, — неожиданно заявила Хаана. — Если женщина пришла к тебе и приготовила пищу, ее не выставляют сразу же за порог.
Мать не впервые лицемерно вспоминала о традициях майя, когда ей это было выгодно, высмеивая их в остальное время.
— Ну что ж, — теперь уже усмехнулась Чель, — значит, действительно к лучшему, что мы больше не живем в Киакиксе…
За последние восемь лет Чель удалось создать наисовременнейший центр исследований мезоамериканских культур в стенах некогда самого консервативного музея Калифорнии. Когда по окончании рабочего дня у нее оставались силы и время, она любила прогуливаться по пустынным залам мимо «Ирисов» Ван Гога или «Портрета юноши с алебардой» работы Понтормо. Она даже иногда забавлялась, представляя себе, как реагировал бы старый миллиардер и нефтяной магнат[14], доживи он до появления рядом с его излюбленными произведениями европейского искусства керамических статуэток, изображающих древних майя за молитвой, или туземных божеств.
Но сейчас Чель было не до этого. В начале третьего ночи она вместе с доктором Роландо Чаконом, самым опытным реставратором антиквариата в штате музея, пришла в лабораторию 214А, уставленную огромными фотоаппаратами для получения снимков высокого разрешения, спектральными анализаторами и приспособлениями для консервации предметов старины. Обычно каждый из длинных деревянных столов, в несколько рядов тянувшихся вдоль комнаты, был покрыт изделиями из нефрита, керамики, древними масками и прочими находящимися в работе экспонатами, но сегодня они расчистили побольше места в дальнем углу, чтобы разложить фрагменты кодекса. Со стен на них смотрели фотографии руин сооружений майя, которые Чель сделала во время полевых экспедиций, — для нее это были молчаливые напоминания о тех эмоциях, которые она переживала, возвращаясь на родину далеких предков.
Чель и Роландо принялись бережно доставать содержимое из полученной от Гутьерреса коробки. Каждый фрагмент они отделяли от других с помощью набора, состоявшего из длинного пинцета и металлического зажима, и укладывали затем на стеклянные пластины поверх подсвеченных столов. Некоторые обрывки были размером с небольшую почтовую марку, но и они оказывались достаточно тяжелыми, потому что бумага из коры дерева фиги впитала в себя пыль и влагу склепа.
Спустя четыре часа они успели справиться только с верхней частью одной страницы, и, глядя на этот первый собранный воедино лист, Чель ощущала соприкосновение с былым величием своих древних соплеменников. Какие-то слова уже начали обретать смысл. Было похоже, что в них заключались заклинания к дождю и звездам — то есть молитва, магическая дверь в непознанный мир.
— Как я понял, мы сможем работать с этим материалом только по ночам? — спросил Роландо. Лучший реставратор в команде Чель был огромного роста, весил под 150 фунтов, а его шея и нижняя половина лица были густо покрыты щетиной недельной давности.
— Поспишь днем, — отозвалась Чель. — Заранее прошу прощения у твоей подружки.
— Надеюсь, она вообще не заметит мои ночные отлучки. Быть может, они даже добавят свежую долю загадки в наши слишком ровные в последнее время отношения. А ты сама? Когда будешь отсыпаться ты?
— Когда угодно. Меня едва ли кто-то хватится в офисе.
Роландо аккуратно распрямил на стекле очередной фрагмент. Чель не знала другого эксперта, который так осторожно и умело обращался бы с хрупкими объектами или обладал настолько тонким творческим чутьем, когда приходилось реконструировать предметы старины по мельчайшим осколкам. И главное — она безотчетно чувствовала полное доверие к нему. Ей не хотелось подвергать и его риску, но помощь была ей совершенно необходима.
— Ты предпочел бы, чтобы я обратилась к кому-нибудь другому? — спросила она прямо.
— Черт! Нет, конечно же, — отозвался Роландо. — Я твой единственный и неповторимый ладино и не позволю устранить меня от работы с этой находкой, которая, чувствую, станет сенсацией, подобной взрыву мощной бомбы.
«Ладинос»[15] на сленге стало собирательным именем для семи миллионов потомков испанцев, живших в Гватемале. Всю свою жизнь Чель приходилось выслушивать жалобы матери на то, как ладиносы вместе с армией проводили геноцид в отношении майя, как сваливали на аборигенов ответственность за все экономические проблемы страны. Но вопреки напряженности, которая все еще существовала между этими двумя этническими группами, совместная длительная работа бок о бок с Роландо и общение с ним изменили взгляды Чель. Например, во время гражданской войны члены его семьи участвовали в демонстрациях в поддержку интересов коренного населения. Его отца даже арестовали однажды за это, после чего он перевез всю родню в США.
— Вот только я не верю, что такое могло сохраниться в недрах одной из крупнейших городских руин, — сказал он, подыскивая место на странице для очередного фрагмента, подобно тому как складывают мозаику.
И действительно: более шестидесяти известных памятников архитектуры майя классического периода в Гватемале, Гондурасе, Мексике, Белизе и Сальвадоре круглый год полнились толпами туристов, археологов и просто местных жителей. Ни один даже самый умудренный опытом мародер не смог бы ничего предпринять в подобных условиях. А потому Чель была согласна — рукопись действительно могли обнаружить только в одном из мест, пока неизвестных ученым. Каждый год джунгли прочесывали камеры спутников, вертолеты с туристическими группами, бригады вальщиков леса, и периодически кто-то находил до сей поры неведомые следы архитектурных памятников. Логично предположить, что мародер (он мог быть, например, профессиональным экскурсоводом) случайно наткнулся на древний памятник, а потом тайно вернулся к нему с группой сообщников.
14
Музей был основан в 1954 году Дж. Полом Гетти, который в то время считался самым богатым человеком в мире и отличался достаточно консервативными взглядами на изобразительное искусство.