— Чель?
Она обернулась и увидела за спиной Мараку. Задумавшись, она не заметила, что церемония закончилась и народ потянулся к выходу.
Дежурный положил ладонь ей на плечо. Ему скоро исполнялось восемьдесят, и когда-то черная шевелюра уже совершенно поседела.
— Добро пожаловать, — сказал он. — Кабинет для тебя подготовлен. Хотя, конечно, всем нам хотелось бы, чтобы ты однажды приехала и совершила обряд вместе с нами, как прежде.
Чель только развела руками.
— Я очень постараюсь это сделать, честное слово. Просто я так занята в последнее время.
— Я все понимаю, — улыбнулся Марака. — Ин Лак’еш.[6]
Чель в ответ склонила перед ним голову. Это была традиция, забытая почти всеми даже в Гватемале, но многие старики по-прежнему ценили ее, и Чель почувствовала, что обязана сделать для него хотя бы это, чтобы загладить свой откровенно угасший интерес к обрядам.
— Ин Лак’еш, — тихо повторила она, а потом направилась в задний придел храма.
Там у кабинета священника, которым она раз в неделю пользовалась как своей приемной, первыми в очереди ее дожидались Ларакамы. До Чель уже дошли слухи, что Висенте Ларакам — отец семейства — наделал долгов, попавшись на крючок к полулегальным ростовщикам, для которых такие, как он, были легкой добычей: только что прибывшие в страну люди даже вообразить себе не могли, что здесь все может оказаться еще хуже, чем в покинутой навсегда опостылевшей Гватемале. Чель все это несколько удивило, потому что его жена Ина при первой встрече произвела на нее впечатление разумной женщины. Но Ина стояла рядом в юбке до пола и хлопчатобумажном хьюпиле[7], украшенном изящным зигзагообразным узором. Она все еще одевалась в традиционный наряд и, вероятно, как ни была умна, продолжала играть традиционную для их древней культуры роль жены — то есть во всем поддерживать своего мужа, даже если тот принимал заведомо неверные решения.
— Спасибо, что уделили нам время, — негромко сказала она.
А Висенте сбивчиво, с трудом подбирая слова, рассказал, как подписал договор на денежную ссуду под астрономические проценты, чтобы купить крохотную квартирку в районе Эхо-парка, и теперь его заставляли ежемесячно выплачивать мошенникам гораздо больше, чем он мог заработать на стройке. При этом у него был обреченный вид человека, взвалившего на свои плечи все тяготы мира. Ина же молча стояла рядом, лишь глаза умоляюще смотрели на Чель. Женщины обменялись выразительными взглядами, и только тогда Чель поняла, чего стоило Ине уговорить непутевого супруга прийти к ней и попросить о помощи.
Умолкнув, он протянул Чель подписанные им документы, и она первым делом вчиталась в абзацы, напечатанные самым мелким шрифтом, ощущая, как разгорается в ней уже знакомый гнев. Ведь Висенте и Ина были только двоими из огромной армии переселенцев из Гватемалы, которые пытались обосноваться в этой подавлявшей их, огромной и новой стране, где они почти сразу сталкивались со множеством желающих поживиться за их счет. Но в то же время она не могла не признать, что это сами майя в большинстве случаев оказывались слишком доверчивыми. Даже пятьсот лет угнетения не воспитали в ее народе той малой толики здорового цинизма, который необходим для элементарного выживания в современном мире. И они в полной мере расплачивались за это.
К счастью для Ларакамов, Чель располагала обширными связями, особенно среди юристов. Она дала им координаты адвоката, к которому им следовало обратиться, и хотела уже вызвать следующего из очереди, когда Ина открыла сумку и протянула ей пластмассовый контейнер.
— Это пепиян, — пояснила она. — Мы вместе с дочкой специально приготовили для вас.
Морозильник Чель и так уже был до отказа забит этим сладковатым на вкус блюдом из курицы, которым считали необходимым расплачиваться с ней почти все члены «Братства», но и отвергнуть дар она не могла. К тому же ей была приятна мысль о том, как Ина и ее маленькая дочь стояли рядом у плиты — это давало надежду, что у общины майя в Лос-Анджелесе все же есть светлое будущее. Родная мать Чель, тоже, между прочим, выросшая в глухой гватемальской деревне, скорее всего проводила сейчас время у телевизора, наслаждаясь шоу «С добрым утром, Америка!» и поглощая на завтрак разогретые в микроволновке полуфабрикаты.
— Дайте мне знать, чем все это закончится, — сказала Чель, возвращая Висенте его бумаги, — и в следующий раз не связывайтесь с проходимцами, которые знакомятся с вами на автобусных остановках. Это едва ли хорошие люди. В случае нужды лучше сразу обращайтесь ко мне.
Висенте взял жену за руку, изобразил на своем лице принужденную улыбку, и оба удалились.
В течение следующего часа Чель занималась более простыми делами. Втолковала беременной женщине, зачем той нужно пройти вакцинацию, объяснила молодому иммигранту принципы обращения с кредитной картой и разрешила спор между старым приятелем своей матери и человеком, у которого он снимал жилье.
Когда же со всеми проблемами соотечественников было покончено, Чель откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, размышляя о керамической вазе, над которой трудилась сейчас в музее Гетти. На ее внутренних стенках она обнаружила древнейшие из когда-либо найденных частички табака. Удивительно ли, что ей так чертовски трудно бросить курить? Люди получают от этого удовольствие уже много тысяч лет.
К реальности ее вернул настойчивый стук в дверь.
Чель невольно поднялась, узнав возникшего на пороге мужчину. Она не виделась с ним более года, и он явился из мира, настолько противоположного тому, в котором обитали потомки туземцев из «Братства», собиравшиеся здесь на молитвы, что это даже несколько испугало ее.
— Зачем ты здесь? — спросила она, когда Эктор Гутьеррес вошел в комнату.
— Мне необходимо потолковать с тобой.
Она встречалась с Гутьерресом прежде несколько раз, и он всегда выглядел вполне респектабельно. Но сейчас под глазами у него пролегли глубокие тени, а во взгляде сквозила откровенная усталость. У него потела голова, и он нервными движениями поминутно протирал ее носовым платком. И никогда еще Чель не видела его небритым, а теперь многодневная щетина тянулась от правого виска до левого, под которым виднелось крупное родимое пятно, цветом напоминавшее портвейн. Она сразу заметила, что в руках у нежданного гостя сумка.
— Как ты узнал, где я?
— Позвонил тебе на работу.
Чель выругалась про себя и сделала зарубку в памяти, что надо настрого запретить всем в своей лаборатории впредь делиться с посторонними подобной информацией.
— У меня есть нечто, что тебе необходимо увидеть, — продолжал он.
Она с тревогой посмотрела на матерчатую сумку.
— Ты не должен был приходить сюда.
— Мне не обойтись без твоей помощи. Они нашли мой старый склад, где я хранил описи.
Чель бросила взгляд в сторону двери, опасаясь, что их могли слышать. «Они» в таком контексте могло означать только одно: на след Гутьерреса напала Иммиграционно-таможенная служба, одно из подразделений которой занималось контрабандой антиквариата.
— Я успел почти все оттуда вывезти, — сказал Гутьеррес, — но там все равно провели обыск. Очень скоро они доберутся и до моего дома.
У Чель перехватило дыхание, когда она вспомнила о сосуде из черепашьего панциря, который она купила у этого человека около года назад.
— А что с твоими записями? Они попали к ним в руки?