Еще через двадцать шагов нам улыбнулась удача: мы пришли к наклонной бетонной потерне, снабженной лестницей. Которую, учитывая крутой угол наклона потерны, следовало бы назвать скоб-трапом. И счастье: скоб-трап был цел-целехонек! Его не сожрали ни ржавчина, ни аномалии!
Я с облегчением покинул ледяную воду, которая доходила нам уже до груди. Даже просто перемещаться на такой глубине с дополнительным весом — занятие крайне изматывающее.
Глава 16. В реакторном зале
The bell that rings inside your mind,
Is challenging the doors of time,
It’s a kind of magic,
A little bit of magic…
«А Kind of Magic», Queen
Лезть пришлось долго — казалось, скоб-трап ведет прямо на Луну!
Мы дважды достигали промежуточных площадок, от которых расходились горизонтальные трубы с остатками коммуникаций. Но ничего интересного для нас — дверей, проходов, мостков и тому подобного — не наблюдалось.
И лишь когда мышцы наших ног буквально задеревенели от однообразного усилия, я наконец уперся головой в люк.
— Похоже, восхождение окончено, — сказал я тихо. — И сейчас начнется совсем другой сюжет.
— Это если люк с той стороны не заперт, он начнется, — с иронией ответил майор Филиппов. — А если заперт, то начнется сюжет «спуск».
Но люк заперт не был.
Двинув люк правым локтем, этаким лихим танкистским движением, будто я проделывал это по десять раз на дню, я легко сдвинул его в сторону и ловко выскользнул из потерны. За мной проследовали мои спутники.
Тополь еще только поднимался с четверенек, а я уже зарядил «Раумшлаг» последней остававшейся у меня гранатой и осмотрелся.
Мы находились… прямо в реакторной!
Я не верил своим глазам!
Ну и везение! Вот спасибо тебе. Зона-кормилица!
Над нашими головами, похожий на летающую тарелку инопланетян, сильно побитую метеоритным дождем, нависал тот самый реактор.
Точнее, не «нависал». Он, строго говоря, покоился на могучих железобетонных тумбах. Каждая тумба была высотой в два человеческих роста и имела ширину грузовика.
От реактора исходило тепло и… какое-то очень бытовое, непафосное дребезжание, будто над нами находилось не чудо атомной техники двадцатого века, внутри которого размещается чудо биоинженерной техники века двадцать первого, а кипящая на плите кастрюлька с борщом, чья алюминиевая крышка истерично позвякивает на пару.
Я бросил косой взгляд на приборы — как ни странно, радиационный фон был невысоким.
Монстров тоже не видать…
А химические показатели? Снова же в норме! Хотя нам, обладателям гермокостюмов, это было в общем-то по фиг.
Однако на душе было очень тревожно.
— Это он? — спросил Филиппов.
— Да, — ответил я.
— С виду обычный реактор типа РБМК-1000. Никакой не этот ваш… генный…
— Там, видать, внутри все переоборудовано. Места-то полно. И удобно — укромность полная. Защита от радиации. Экранировка от пси-воздействий. От Выбросов. Куча железа…
— Все равно никогда не понять мне этих психов, — с какой-то не соответствующей моменту горечью сказал Филиппов.
— Обращаю ваше внимание, товарищи однополчане, — это был голос Тополя, — что стрелять мы не можем. Нас отделяет от реактора такая мизерная дистанция, что если мы сейчас пустим в дело наши «Раумшлаги», то провалимся в нелинейное инферно вместе с нашей целью!
— Реакторная, слава богу, большая, — сказал я, красноречиво указывая Косте на дальний, плохо освещенный угол зала. — Поэтому предлагаю: быстрыми перебежками движемся туда, расстреливаем эту дуру к едрене фене и топаем к своим, во вторую насосную. А оттуда — домой. Ну а дома я вам драников напеку, по старинному семейному рецепту. Водки тяпнем, сходим, в конце концов, к девочкам в клуб…
— А Шестопалов что?! Шестопалов? Бросим его? — судя по лихорадочному блеску глаз майора, он и слышать не хотел ни про какие драники, не говоря уже о клубе.
— Поищем его, конечно. Если судьба — найдем… Если нет — будем надеяться, он сам как-нибудь выкрутится. Не дошкольник ведь, а машина убийства.
Филиппов несколько раз рассеянно кивнул — дескать, согласен, а куда деваться?
Итак, мы вышли на финишную прямую.
Реактор РМБК-1000, внутри которого скрывался заветный генный процессор, серебрился перед нами на расстоянии выстрела.
За нашими спинами была дверь в коридор. Вот сейчас распистоним объект — и по этому коридору до лестницы, по лестнице вниз…
— Вы готовы? — спросил Филиппов у нас с Тополем.
— Я — да!
— А я… секундочку, — пробурчал Тополь. — Что-то у меня, похоже, аккумулятор расконтачился от наших заплывов.
— Ладно, некогда разбираться, — раздраженно сказал я. — Давай мне сюда свои гранаты, выпустим все из моего ствола.
Стоило мне сказать это, как где-то на головокружительной высоте, под самым потолком внушительного зала, зажглись яркие белые прожектора.
Реакторная сразу же зрительно увеличилась в несколько раз.
Одновременно с этим малоприметные, сливающиеся с фоном бронешторки, закрывающие ниши на стенах, поползли вверх. За ними открылись небольшие комнаты вроде аппаратных в кинозале.
Только вместо кинопроекторов каждая такая «аппаратная» содержала трехметровые стальные воротца, похожие на рамки металлоискателей в аэропортах.
Было там и еще какое-то вспомогательное оборудование, нечто вроде больших механических лопат, я не рассмотрел толком. Тем более что моим вниманием сразу же завладел человек, появившийся из глубины самой дальней от нас «аппаратной».
На незнакомце был белый халат. Из-под нижнего края халата выглядывали потрепанные джинсы, а из горловины торчал ворот старомодной серой водолазки. Человеку было на вид лет сорок пять, а может, и больше — волосы его были полностью запорошены сединой. Правда, спустя минуту я понял, что это не седина, а просто полная депигментированность — судя по цвету кожи и глаз, человек был альбиносом.
Он не был вооружен и казался расслабленным, чуть ли не рассеянным. При этом он отлично видел нас и, судя по всему, именно ради встречи с нами вышел на свет, так сказать, рампы.
Хоть и был я в тот день задурен, как вокзальная кассирша накануне Нового года, а все же смекнул, что между появлением ученого альбиноса в халате и нашим желанием распистонить реактор из «Раумшлага» имеется непосредственная связь.
Как оказалось, я не ошибся.
Стекло «аппаратной» опустилось. Незнакомец ступил на исполнительный орган устройства, которое я называю механической лопатой. И эта самая лопата аккуратно спустила его с пятиметровой высоты «аппаратной» на бетонный пол реакторного зала.
Альбинос подошел к нам совсем близко и с неискренней улыбкой офисного карьериста произнес:
— Разрешите представиться, меня зовут Бен. Бен — сокращение от Вениамин, как я пишусь в паспорте. Моя фамилия — Тау. Скажу сразу, что это не еврейская, а немецкая фамилия. Поэтому, если хотите, можете называть меня «фашистом». — Альбинос усмехнулся. — Но вот от антисемитизма попрошу воздержаться.
Внимательно слушая хорошо поставленную речь альбиноса, я тем не менее продолжал заряжать «Раумшлаг». И перевел взгляд со своего оружия на говорящего только тогда, когда зеленый светодиод над спусковой скобой просигнализировал о полной готовности гранатомета к стрельбе.
Альбинос тем временем продолжал, мелким профессорским шагом выходя на директрису огня и как бы невзначай становясь прямехонько между нами и реактором:
— Сейчас вы, уважаемые господа, находитесь в лучшей биотехнической лаборатории человечества. Ее создателем, бессменным директором и ведущим научным сотрудником являюсь я, Вениамин Тау, вот уже пять лет. У меня никогда не было врагов. Даже недоброжелателей — и тех не было! Но теперь, когда мои эксперименты как никогда близки к завершению, враги появились. И судя по тому, что они смогли направить сюда вас, людей весьма профессиональных, это могущественные враги из высших эшелонов мирового правительства.