Иван Михайлович посмеялся. Петр Васильевич погрустнел.
— Ты представляешь, Ваня, если бы сейчас — Иосифа Виссарионовича? Да все эти чубайсы от одного его взгляда попадали бы… — Петр Васильевич посмотрел на Сталина и выпрямил ослабшую спину. — Да что взгляда, ему только голову повернуть. Сорок лет как ушел, только тогда по-настоящему перестали бояться. Оболгали страну, вождя, народ. Ни за что, мол, сажали. Что я, не знаю, кого сажали? После революции, после гражданской мало врагов осталось? К тому же весь мир был против нас, все хотели нас задушить. Мы были одни! — против всего мира. И выстояли! Одни! А кого ни за что посадили — Сталин был виноват? Сталин должен был каждое дело читать? Пока сажают, кто-то всегда будет ни за что сидеть. Или сейчас мало зазря сидят? Ну… ладно. Наливай, Иван.
Иван Михайлович разлил и первым взял рюмку.
— Теперь за тебя, Петр Васильич.
— Нечего за меня пить, — отрезал Петр Васильевич.
— Нет, ты как хочешь, а я за тебя выпью, — решительно сказал Иван Михайлович. Он уже был влажен и красен. — Ты мне жизнь спас.
— Ну, вспомнил…
— А я никогда и не забывал, Петр Васильич. Твое здоровье… ваше здоровье, товарищ подполковник! То есть… — Иван Михайлович погрустнел, и глаза его посмотрели куда-то вдаль, — …товарищ лейтенант…
Петр Васильевич с не очень довольным видом взял свою рюмку.
— Твое, товарищ боец… ну вот, еще вставать! Отставить!
Они чокнулись, выпили, закусили… Теперь сидели молча, в тишине — слышно было часы. Во дворе вдруг взвыла метель. Иван Михайлович оглянулся и посмотрел на окно, за которым ничего не было видно.
— Да-а… Как вспомнишь… на снегу, тулупов нет, перчатку снимаешь — пальцы к винтовке липнут… И как это мы могли, Петр Васильич?
— Молодые были, Ваня.
— А ведь ты мне тогда старым казался, Петр Васильич. Тебе ведь уже тридцать было, а мне девятнадцать. Подумать только — девятнадцать!…
“А ведь я тебя тогда чуть не застрелил, — вдруг ясно подумал — вспомнил — Петр Васильевич. — Ты это понял тогда или нет? Наверное, нет. Вас недавно прислали, и ты побежал. Я ору “назад!”, а вы бежите. Я не выстрелил в тебя, потому что ты в последний момент упал. Наверное, споткнулся. Я выстрелил в кого-то другого”. Вслух он — споря с кем-то, может быть, с этим кем-то другим, в которого он выстрелили пятьдесят лет назад, — сказал:
— На войне уговорами не воюют.
Иван Михайлович вздохнул.
— Какие уж тут уговоры…
— И все-таки мы сломали его! — вдруг яростным шепотом воскликнул Петр Васильевич и стукнул костяным кулаком по столу. — Сломали, Иван! А почему? — Он торопливо, расставив острые локти, полез из-за стола. — Вот подожди, я тебе сейчас прочитаю…
Петр Васильевич подошел к книжным полкам — высокий, седой, уже даже не седой, а с выцветшими до полупрозрачности волосами, в форменных брюках с колом стоящими складками и кителе, висевшем на нем как на вешалке, — и вернулся с маленькой, тоже бесцветной от старости книжкой, в изломанном переплете,.без корешка.
— Наливай, Иван.
Иван Михайлович налил. Петр Васильевич надел очки и раскрыл книжку на первой странице.
Петр Васильевич читал медленно, его голос был хрипл и слаб, но в его ушах он звучал как могучий, раскатистый баритон Левитана.
Петр Васильевич посмотрел на Сталина — и голос его загремел.
Петр Васильевич остановился, поднял блестящие, подрагивающие глаза — и, задыхаясь, кривящимся ртом прошептал:
Иван Михайлович сидел не шевелясь. В окно, завывая, ломилась метель — метель сорок первого года.
— Ну, Иван! — окрепшим голосом сказал Петр Васильевич, дрожащей рукой поднимая рюмку. — За Родину! За — Сталина!…