Минчин: Вы все преподаете?
Бродский: Да, преподаю. Сею…
Минчин: Сколько лет я вас не видел?
Бродский: Давно не виделись, давно. У вас сигаретки не найдется?..
(Он всегда стрелял сигаретки у студентов, друзей, врагов, мимолетных знакомых, – у всех, хотя курить ему было категорически запрещено.)
Чем вы занимаетесь, Саша?
Минчин: Живу в Нью-Йорке, женился, только что вернулся из свадебного путешествия.
Бродский: Да?! Поздравляю!
Минчин: Виделся в Париже с Максимовым…
Бродский: Я не знал, что вы его знаете…
Минчин: Говорили о том, что нужно бы интервью с вами для «Континента» сделать. Не о поэзии, а о жизни – слухов много всяких ходит. У вас бы была возможность самому сказать. Ну и потом в России всем будет интересно. Они там вообще ничего не знают.
Бродский: А кто будет делать интервью?
Минчин: Я.
Бродский: У вас есть какой-то опыт?
Минчин: Я сделал для него интервью с Аксеновым, Шостаковичем, Макаровой.
Бродский: Да? И что же случилось? (Вспыхивает, как короткое замыкание, интерес.)
Минчин: Он опубликовал их в разное время в «Континенте».
Бродский: Вот как, даже так? (Выражает достаточную степень удивления.)
Минчин: Так что, Иосиф, если вы согласны, то мы можем сделать интервью с вами?
Бродский: Ну, не так быстро. Но я подумаю.
Минчин: Не бойтесь, «стишки» ваши (как вы любите называть) трогать не буду, только о вашей жизни.
Бродский: Я сказал – подумаю.
Минчин: Иосиф, для «кого» вы пишете – наверно, слишком банальный вопрос, но все-таки интересно было бы послушать ответ?
Бродский: Разминка к интервью? На которое я еще не дал согласия. Пишу я для себя и только для себя в проекции.
Минчин: Что же есть такое поэт?
Бродский: Поэт – это образ жизни.
Минчин: Вы пишите великолепные эссе в прозе по-английски, а стихотворения по-русски. Как это объяснить?
Бродский: Когда приходится писать на иностранном языке, это подстегивает. Может, я переоцениваю свое участие в русской литературе (именно участие), но мне это все, в общем, надоело. Прозы я никогда раньше не писал, и если уж приходится ее писать, то, по крайней мере, хоть развлечь себя как-то. А большего развлечения, чем писать на иностранном языке, я не знаю. Хотя почему «чужом» – я, по-моему, говорил, что считаю два языка нормой. Стишки пробовал писать по-английски, но не влечет. Вы всерьез решили сделать интервью в самолете?
Минчин: Нет, просто знаю, что вы мне много времени не дадите…
Бродский: Ну, бог ты мой, зачем же так. Хорошо, я вам дам интервью. Если это доставит вам удовольствие.
Минчин: Спасибо большое. Мне нужно будет пару недель подготовиться (я хочу, чтобы оно лучшим получилось и, главное, вам понравилось). Когда мы сможем встретиться?
Бродский: Ну, господи, позвоните мне домой и договоримся. Между моими поездками в Массачусетс.
Минчин: Вы часто ездите?
Бродский: Каждую неделю – я там преподаю.
Минчин: В Мичиганский университет возвращаться не собираетесь?
Бродский: Нет, совершенно. Скучно там зимой, тоска. Вы не находите?
Минчин: Да, согласен. Развлечений мало.
Бродский: А вы что, ушли из университета?
Минчин: Да, сразу после вас.
Бродский: Странно, отчего – вы так рвались туда поступить.
Минчин: С вашей помощью и поступил…
Бродский: Ну не надо преувеличивать. Поступили вы сами, я просто вас рекомендовал. Так что же случилось?
Минчин: Может, не стоит?
Бродский: Давайте-давайте, не тяните, Саша.
Минчин: Был у меня один профессор, который мне за реферат по литературе, итоговую работу по семестру, поставил «С» (тройку). И это в докторантуре.
Бродский: Отчего, тему же вы сами выбирали?
Минчин: Стиль мой не понравился, говорил, что на «стенку от него лезет».
Бродский: Видно, сильные эмоции у него вызывали. И что же?
Минчин: Я попросил его дать мне возможность написать новую работу, а эту оценку в деканат не подавать как окончательную. Так как с тройкой от него, да по литературе, да при том значении, которое придавалось его оценке, я мог уже не писать докторскую диссертацию и искать себе другой «кусок хлеба». Профессор уехал в Нью-Йорк, и мы договорились, что я ему пришлю вторую работу в течение месяца. До этого он не будет отсылать финальную ведомость. Когда новая работа была готова, я пришел в деканат, чтобы узнать его адрес. Ученый секретарь спросила, что я посылаю, я ответил: реферат за семестр. Она удивилась, почему так поздно, я объяснил. «Он еще три недели назад прислал финальную ведомость в деканат из Нью-Йорка», – сказала она. «У меня тоже проставлена оценка?» – «Конечно, у всех его студентов. Сейчас я проверю… у тебя стоит „С“. У вас что-то произошло, личное случилось? Потому что он никому таких оценок не ставит». После этого я, натурально, ушел из университета, потом переехал в Нью-Йорк в поисках работы…
Бродский: Кто был этот профессор?
Минчин: Поэт Бродский.
Бродский: Ну да?! (Виноватая ухмылка.) Я такое сделал? А какие остальные оценки были?
Минчин: Все «А».
Бродский: Но работа по Мандельштаму ваша была ужасная – вернее, не сама работа, а стиль. Одна мысль, правда, там была интересная.
Минчин: Какая?
Бродский: Про Мандельштама: да за вас одного я способен возненавидеть весь народ. (И власть как порождение его!) Да как же так получилось? Не должен был…
Минчин: Ничего страшного, Иосиф. Не уйди я из университета и не переберись в Нью-Йорк, не встретил бы свою нынешнюю жену…
Бродский: У вас есть ее фотография?
Минчин: Да, есть.
Бродский: Красивая, своеобразная девушка.
Минчин: Иосиф, я сейчас вспомнил: а за что на вас обижен Прозаик?
Бродский: А. В. что ли? Он хороший мужик, я его даже люблю по-своему, в Москве еще общались. Разобиделся на меня, в самом деле, по-страшному…
Минчин: Почему?
Бродский: Обещаете, что будет между нами? Я никогда этого никому не рассказывал.
Минчин: Все, что мы говорим, будет между нами.
Бродский: Когда он только приехал сюда, то отдал свой новый роман для публикации по-английски в мое издательство «Фэррар, Страус энд Жироу». Они прислали мне его на отзыв, что естественно, так как я читаю на языке оригинала.
Минчин: Какой роман?
Бродский: «Поджог» его. Я им ответил, что думал. О произведении как таковом. Роман был полное г… о (естественно, я отозвался мягче), но не мог я им врать, не мог. Они ему прислали ответ, что отказывают в публикации. Для него это, видимо, важно было: первый большой роман по-английски с момента его приезда на Запад. (Хотя мне, например, все равно – публикуют меня или нет, но я редкий автор, обычно всех нормальных это волнует.) А. В. позвонил в издательство и стал выяснять почему. Там редактором работает одна русская баба (она здесь родилась, но в русской семье), он ее знал через кого-то и спросил, кто дал отрицательный отзыв, кто зарубил? Так эта дура взяла и ляпнула ему, что рецензию дал Бродский.
Я думал также, что будет лучше для него – возможно, он опубликует что-то более интересное. Через несколько дней он прислал мне письмо, где разнес меня в пух и прах, написал много оскорблений, а в конце назвал Иудой. То бишь предавшим его…
Минчин: Ну да?!
Бродский: Честное слово, у меня и в мыслях такого не было. Первый раз в жизни я сел и написал ему письмо, на 26 страницах, где полностью, детально разбирал его роман по главам, объясняя, почему я дал отрицательный отзыв и чем он мне не понравился. Честно написал. А. В. не ответил, прервал со мной совершенно все отношения, длится это уже несколько лет. Хотя я к А. В. по-прежнему сердечно отношусь.