Минчин: Когда они оставались вам должны еще $5 миллионов?
Буре: Пять с половиной. Но кто считает?! Я пошел на принцип. Мне уже было не до денег. Хотя, видит Бог, они мне очень нелегко давались. Жизнь профессионального атлета – далеко не малина, но я и не маленький мальчик, чтобы жаловаться. У меня не сложились отношения с руководством клуба, и я попросил «обмен» (в клуб «Нью-Йорк Рейнджерс». – А. М.). Мне долго врали: хорошо, мы тебя обменяем, доиграй шесть месяцев. Полгода жду, год… Ничего не происходит. Поэтому в сезон 1998/1999 года я забастовал – собрал вещи и уехал в Москву. Судить они меня не могли, но зарплату сразу платить перестали.
Минчин: Как вы попали из холодного Ванкувера в жаркую Флориду, ваш второй профессиональный клуб?
Буре: Январь 99-го, я встречаю Новый год с друзьями и мамой. И бастую! В это время руководство в «Ванкувере» объявляет: «Русский Павел Буре пусть покупает большой телевизор и смотрит хоккей на экране. Мы его никуда не поменяем, а деньги – $5 миллионов за сезон – он все потеряет». Флоридские «Пантеры», которые давно были заинтересованы во мне, продолжают звонить и спрашивать, сколько денег я хочу. Я отвечаю: «Ничего не хочу, хочу играть с Уэйном Гретцки в Нью-Йорке». А «Ванкувер» назло не отдает меня в «Рейнджерс», мстят. «Пантеры» тогда говорят: «Мы дадим вам много денег».
Минчин: Сколько «много», если тебя уже пять потерянных миллионов «не волновали»?
Буре: 10 миллионов долларов в год. Такого в хоккее за всю его историю тоже никогда не было. Они мне предложили контракт на шесть лет. Это стало потом сенсацией во всем мире.
Минчин: Вы самый скоростной хоккеист в мире. Можете объяснить почему?
Буре: Прежде всего, я думаю, это гены. Вторая причина – труд. Еще в юношестве, в ЦСКА, я гонял до 25-го пота и переносил достаточно серьезные нагрузки на тренировках.
Когда в 15 лет у меня появился новый тренер, он сказал: «Со скоростью у тебя все в порядке, теперь поработаем над техникой катания». Самое лучшее катание, по его мнению, было у Харламова. Сегодня, как это ни парадоксально, 90 % даже самых лучших хоккеистов не умеют правильно кататься. Все это прививается и шлифуется с детства. Я доволен тем, что знаю, как правильно поставить ногу. А дальше – взрыв с места, отрыв – и мы катимся с защитником почти на одинаковой скорости. Только догнать тебя он не может… Но всему этому я учился сам, никого не копировал. У меня до сих пор нет хоккейных кумиров. Но среди лучших игроков всех времен я бы отметил Харламова, Михайлова, Петрова, Лутченко, Васильева, естественно, Гретцки, Лемье и еще два десятка великих хоккеистов.
Минчин: Хоккей – это кровь, пот и слезы…
Буре: Мои тренеры всегда говорили: чтобы добиться чего-нибудь, нужен «талант, помноженный на труд». Я никогда никому не жаловался по поводу моих травм и болячек. Я знал, что они будут, хоккей – очень жесткий вид спорта. Но коли выбрал и решил, не плачь. Ты выходишь на авансцену, а что за кулисами и чего тебе этот выход стоит, простому человеку знать не нужно. Главное, чтобы он получал радость – в театре, в кино, в спорте.
Возьми простого шахтера: он отработал смену в забое, устал, пришел домой и включил телевизор. А там хоккей. Он посмотрел игру час-два, расслабился, получил положительные эмоции. Ему стало легче. Когда у меня самого что-то не ладилось, я приходил домой, ставил кассету с каким-нибудь фильмом и отвлекал свои мозги. Талант актеров и режиссеров переносил меня в другой мир, заставляя забывать свои проблемы. Кстати, когда голливудские актеры приходили на наши игры, они потом нам говорили: спасибо, что дали расслабиться и забыть про съемочную площадку. Мы – публичные люди, работаем на зрителя. Для меня самым большим комплиментом были простые люди, которые после матча подходили за автографом и говорили: из-за тебя я стал смотреть хоккей.
Минчин: Попадаете ли вы в легендарную дюжину символической сборной мира за всю историю хоккея?
Буре: Не знаю. Я к себе отношусь всегда очень объективно. То, что сделал я, никто больше не сделал. У меня есть рекорды мира, которые никто не побьет.
Минчин: Почему вы не выходили на лед в сезоне 2003/2004 года?
Буре: Для того чтобы играть, нужна была еще одна операция – на колене, но никто не мог гарантировать, что она будет успешной. Так что сезон я пропустил, живя в Москве и Майами. Но всему есть предел. И моей «физике» тоже. Я профессионально играл в хоккей 16 лет, а это всегда травмы, операции, физиотерапия, реабилитация.
Минчин: Есть что-то, что заставит вас вернуться на лед: партнеры, деньги, слава, клюшка?
Буре: Пока хочется только одного – покоя. Была раньше поговорка: «Всех денег не заработаешь, всей славы не получишь». Чисто гипотетически я бы поиграл под началом таких великих тренеров, как Пат Квин, Майк Кинан. Но в реальности вряд ли я скоро снова возьму в руки клюшку. И вообще, сегодня я не хочу думать о дальнейшей карьере, будь то «генеральный менеджер» клуба или еще кто-то. Пока я хочу просто наслаждаться жизнью и отдыхать, общаться с теми, кто мне приятен. Вернусь ли я на лед? Не знаю.
Что касается личной жизни: до 40 лет я точно не женюсь – свобода есть осознанная необходимость. В 41–42, может, женюсь, и всё – буду дома сидеть, смотреть на жену, она – на меня, детей воспитывать.
Минчин: Где ваш настоящий дом? Вы себя кем ощущаете – русским американцем или американским русским?
Буре: Раньше я думал, что мой дом в Москве. А сейчас, как бы это странно ни звучало, считаю себя человеком планеты. У меня дом не только в Москве, но и в Америке, очень может быть, появится и в Европе. Дом – это то место, где ты себя чувствуешь комфортно. А на сегодняшний день я чувствую себя так везде, по всей планете. Но если в Америке меня спрашивают, русский ли я, отвечаю утвердительно, даже несмотря на то, что прожил там уже 13 лет. Но как только не мог выходить на лед из-за травм, сразу уезжал в Москву (клубы не требовали в такие моменты моего пребывания там). Были еще и каникулы, так что 7 из последних 13 лет я все же прожил в Москве.
Минчин: С мамой и папой часто видитесь?
Буре: С мамой – часто. У нас с ней сейчас очень хорошие отношения: она наконец поняла, что я «взрослый мальчик», и воспринимает меня таким, какой я есть, а не таким, каким ей хотелось бы. Она очень долго пыталась перевоспитать меня, но потом сдалась. Мама сегодня – самый близкий мне человек в жизни. С отцом совсем другие отношения… (Родители Павла в разводе. – А. М.)
Минчин: Вы не верите в любовь?
Буре: В любовь… Любил ли? Да. Мне пришлось. Но я всегда умел себя контролировать. Никогда не отдавался этому полностью, потому что знал: меня это не устроит.
Минчин: Девушка, которая играла в теннис и попала в полуфинал на Уимблдонском турнире, – были у вас с ней какие-то отношения?
Буре: Аня (Курникова. – А. М.) была очень хорошая девочка. О ней я могу сказать только приятное, я ее довольно давно знаю, мы дружим.
Минчин: Вопрос в лоб – был маленький роман?
Буре: Мужчина этим не должен хвалиться. Я ничего не скажу…
Минчин: Вы верите, что оно есть – счастье?
Буре: Конечно, есть. Счастье можно испытывать от того, что сидишь и кофе пьешь. Живой.
Минчин: Счастливые моменты какие были в жизни?
Буре: 94-й год, седьмая финальная игра на Кубок Стэнли – я забиваю гол. Счастье было на Олимпийских играх в Нагано, хоть мы выиграли лишь серебряные медали. Игра была сильной и равной. О девушках я тебе все равно не расскажу.
Минчин: Остались еще какие-то несбывшиеся желания или мечты?
Буре: Честно – нет. Я в этой жизни увидел и получил сполна все. Мне 33 года, последние 10 лет для меня – как бонус… Я уже к 23 годам имел все, что хотел: славу, свободу, любимую профессию, удачу и многое другое. Честно, я даже о таком не мечтал. Я говорю о моральном, духовном, а не о материальном. Бог меня периодически спасал, предупреждал, посылал сигналы, чтобы я чего-то не делал. Даже если и были серьезные неприятности, я всегда считал: что Бог ни делает – все к лучшему.