210 шагов

А когда он завопил:
         «Да где ж ты, господи?!.»
и купца задел крылом,
           пробегаючи,
вся Ивановская площадь
            взвыла
                в хохоте,
так, что брызнули с крестов
стаи галочьи!..
А мужик упал на землю,
            как подрезали.
И не слышал он
        ни хохота,
             ни карканья…

Сам
боярин Троекуров
         не побрезговали:
подошли к мужичку
и в личность
       харкнули.
И сказали так боярин:
«Будя!
Досыта
посмеялись…
   А теперь давай похмуримся…
Батогами его!
Но чтоб –
     не до смерти…
Чтоб денечка два пожил
            да помучился…»

Ой, взлетели батоги
          посреди весны!
Вился каждый батожок
           в небе
              пташкою…
И оттудова –
да поперек спины!
Поперек спины –
       да все с оттяжкою!
Чтобы думал –
       знал!
Чтобы впрок –
       для всех!
Чтоб вокруг тебя
стало красненько!
Да с размахом –
        а-ах!
Чтоб до сердца –
        э-эх!
И еще раз –
      о-ох!
И –
  полразика!..

– В землю смотришь, холоп?..
– В землю смотрю…
– Полетать хотел?..
– И теперь хочу…
– Аки птица, говорил?..
– Аки птица, говорю!..
– Ну а дальше как?..
– Непременно взлечу!..

…Мужичонка-лиходей –
           рожа варежкой,
одичалых собак
        пугая стонами,
в ночь промозглую
         лежал на Ивановской,
будто черный крест –
руки в стороны.
Посредине государства,
           затаенного во мгле,
посреди берез
       и зарослей смородинных,
на заплаканной,
        залатанной,
              загадочной Земле
хлеборобов,
храбрецов
и юродивых.
Посреди иконных ликов
         и немыслимых личин,
бормотанья
и тоски неосознанной,
посреди пиров и пыток,
          пьяных песен и лучин
человек лежал ничком
в крови
    собственной.
Он лежал один,
       и не было
       ни звезд, ни облаков.
Он лежал,
     широко глаза открывши…
И спина его горела
     не от царских батогов, –
прорастали крылья в ней.
Крылья.
Крылышки.