Как только он начинал говорить «Мы со Светкой …», у меня начиналась тихая истерика. Я могла молчать и глотать незаметные слезы какое-то время. Но говорил он о ней постоянно, я долго не понимала – почему. Он гладил меня, успокаивал, если я рыдала, и продолжал. Позже стало очевидно, что он просто хотел меня к этому приучить, выдрессировать.
– Если ты меня любишь, то тебе должно быть радостно от того, что мне хорошо.
Разве нет?
Сцены, которые я устраивала, были чудовищны. Точнее, это происходило со мной как-то извне.
– Мы с ней переспали, но это было как-то не так… Она еще не готова к тому, что …
Он жестикулирует, пытается подобрать слова, видимо, очень хочет точнее донести до меня смысл своих ощущений.
И тут я вижу, как чашка с чаем сама отрывается от моей руки и летит в стену. Она вращается, брызги эффектными толчками появляются под потолком и рассыпаются по воздуху. Потом ни в чем неповинная чашка кончает жизнь самоубийством о противоположную стену. Громкий стон в абсолютной тишине, затем звук ссыпающихся вниз осколков.
Антон вскакивает и вылетает из спальни.
Я сижу и смотрю на свою руку – вот ведь только что в ней была эта клятая чашка. Сижу, видимо, долго. Потому что когда я выбегаю в комнату, муж уже возле компьютера и буднично стучит по клавишам.
Я срываю с его головы наушники:
– Люблю сестру богатую, а жену здоровую? Да?
Видно, что он не особенно понимает, что я там говорю.
– А ты меня любишь, да? Тогда разве ты не должен сделать так, чтобы я и ребенок были счастливы?!
Антон сглатывает, видимо, не хочет выплевывать какие-то слова. Скорее всего, про то, что это просто я дура и счастья своего не понимаю. Он же приходит домой, он же меня жалеет иногда. Он будет со мной, но ему нужна свобода (просто он столько раз это уже говорил, что действительно бессмысленно повторять).
Вместо этого он мягко произносит:
– Ну да, действительно, ты не здорова. Это пройдет.
Подразумевается, что это моя блажь. Просто я веду себя как избалованная девочка, а он – просто очень терпеливый человек.
Вот интересно, он социопат или просто козел?
43.
Задушевные разговоры, которые я иногда заводила (временами я пыталась создать здоровый климат в семье, и для этого мне приходилось собирать всю свою стабильность и сдержанность), чаще всего быстро съезжали на старые рельсы.
Вот сидим мы едим, пережевываем завтрак. Разговор отвлеченный, про ремонт комнаты для ребенка.
Я задумываюсь, забываю о сдержанности, опасных территориях и собственной взрывоопасности и говорю:
– А вот раньше, когда мы с тобой много гуляли…
На что муж, тоже не подумав и не замечая зыбкой почвы, честно реагирует:
– Ну, ведь раньше ты была красивой, на каблучках так цокала… Ножки, юбочка…
И мечтательно закатывает глазки.
А меня-то уже сорвало, но пока я только набираю обороты и подсказываю ему ровным голосом:
– Здоровая была, скандалов не закатывала…
Все еще расслабленный муж автоматически начинает успокаивать меня:
– Ну, это же у тебя временно.
Не чует, что меня уже снесло.
Я таким же сюсюкающим голосом говорю:
– Ну а пока я толстая и страшная, есть и другие стройные девочки…
Антон опомнился, да поздно. Я, как первый угольный паровоз, уже набрала ход, котел у меня разрывается, пар заполнил кухню. И я перехожу на визг:
– Ты все жизни мне изгадил! Ты всегда меня бросал! Я столько раз из-за тебя умирала! А ты делал что хотел. Так всегда было! Всегда! – так стандартная женская истерика в моем исполнении приобрела некоторые новые горизонты. У нее уже то преимущество, что она дает большое поле для фантазии. Мне разумеется, не ему.
– Да прекрати ты эту чушь гнать, – он старается переорать меня. – Сколько можно в эту х-ню играть, – и он как мельница машет руками куда-то назад, показывая, что эта фигня должна остаться где-то сзади, в прошлом. – Достала! Достала своими фантазиями!
Быстрый топот к двери. Шуршание, сопение, что-то падает. Насколько я знаю Антона, он сейчас слишком активно засовывает ноги в ботинки и шипит от злости – не выходит быстро надеть. Опять что-то падает, Антон чертыхается. Далее ожидаемый звук удара дверью о косяк. И все равно я дергаюсь от звука. Затем долгая тишина. Я, подвывая себе под нос, иду за очередной порцией валерьянки.
А действительно, чем мне еще заниматься? Терзать себя мыслями о том, где он и с кем? Или просматривать прошлое – нынешнее и давнее?
Хозяйке на заметку: никогда не начинайте ссоры с мужем перед тем, как он собирается уходить. Это даст ему легальную возможность уехать надолго и без объяснения причины, не звонить, не сообщать. Ведь он чувствует себя обиженным, а потому правым.
Тот, кто называет отчаяние черным, мало в нем находился. Потому что, когда ты залипаешь в него надолго, то начинаешь различать его особые цвета, тона, запахи, шорохи. Вот багровый оттенок темноты – это ревность, моя ревность, которая все последние месяцы не отпускает меня даже на то время, когда он рядом: вдруг он думает о той, другой? Наверное, ему со мной плохо, а вот с ней хорошо и он вспоминает…
Когда черное перед глазами становится сплошь багровым, я уже не знаю, что я говорю и что делаю, рот выплевывает какие-то слова без помощи интеллекта. Когда меня отпускает и багровое от глаз уходит, я начинаю вспоминать, что же я кричала и чем угрожала Антону. К сожалению, память у меня хорошая, и я всегда в состоянии восстановить картину своего падения.
А вот сполохи голубой надежды. Жаль, длится она не долго. Пока они еще горят «а вдруг он сегодня придет рано», «а вот бы нам вдвоем куда-то уехать, тогда бы мы могли…», «а если я сегодня буду вести себя идеально, то он поймет, что я лучше…» Что хуже: напрасные надежды или окончательный диагноз? Но надежда – подвижная птица, махнув надо мной крылом, она улетает к другим страждущим.
И снова накатывает туман. Чернота отчаяния не убивает. И не отпускает. Она принимает в свои липкие лапы, укачивает, пугает, зажимает диафрагму, так что не можешь вздохнуть. А потом ослабляет хватку. У отчаяния есть свои приливы и отливы, свой четкий предсказуемый цикл. И когда ты находишься в нем достаточно долго, оказывается, что этот круг «отчаяние – надежда – отчаяние – отдых» ты уже хорошо знаешь, знаешь свою болезнь. Когда тебе станет хуже – на рассвете или на закате, после каких слов начнется приступ. И ты уже заранее ждешь очередной волны в четко установленное время.44.
Удивительно, но на внешнем уровне все шло довольно пристойно. Мы изредка встречались с общими друзьями, с родителями. Все интересовались, как там ребенок. Ребенок вел себя прекрасно, брыкался и танцевал, рос прямо по расписанию, не доводил меня ни тошнотой, ни болями. И честно предъявил свои достоинства на УЗИ – мальчик!
Конечно, все были очень рады.
Антона повысили, он стал начальником какого-то очень важного отдела (ему еще не было 25), то есть он стал очень крут.
А внутри всего этого…
Вероятно, давление, которое он ощущал со всех сторон (с моим особым участием!), оказалось слишком сильным, и он искал отдушину, то есть в прямом смысле «отдышаться». Даже связался со стритрейсерами. Вероятно, бешенство скорости подходило под его внутренний сбивающийся ритм.