Бен Лернер
22:04
Хасиды рассказывают историю о грядущем мире, которая гласит, что все там будет таким же, как здесь. Такая же комната, как у нас теперь; где спит сейчас наш ребенок, он будет спать и в грядущем мире. Одежду, которую мы носим здесь, мы будем носить и там. Все будет как сейчас, только чуть-чуть по-другому.
This edition is published by arrangement with Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency LLC
В книгу не вошли некоторые иллюстрации из оригинального издания.
© Ben Lerner, 2014
© Л. Мотылев, перевод на русский язык, 2015
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2015
Издательство CORPUS ®
Часть первая
Город переделал участок железнодорожной эстакады в прогулочную аллею, и мы с литагентшей шли по ней на юг в теплую не по сезону погоду после возмутительно дорогой трапезы в Челси[1] в честь нашего успеха; в числе блюд были маленькие осьминоги, которых шеф-повар в прямом смысле замассировал до смерти. Мы брали в рот невероятно нежные существа целиком; я никогда раньше не ел чью-то голову как она есть, тем более голову морского животного, украшающего свою норку и играющего в сложные игры. Теперь мы двигались на юг вдоль тускло поблескивающих неиспользуемых рельсов мимо аккуратных насаждений – сумах, скумпия, – пока не дошли до того участка Хайлайна[2], где сквозь проем в дорожном полотне можно спуститься по деревянной лестнице на нижние уровни, самый нижний из которых, снабженный вертикальными окнами, – своего рода амфитеатр над Десятой авеню, где можно сидеть и смотреть на поток транспорта. Мы сели там, стали смотреть на поток транспорта, и я шучу и не шучу, когда говорю, что смутно ощутил в себе некий чужой разум, почувствовал, что на меня воздействует изнутри череда образов, ощущений, воспоминаний и эмоций, не принадлежащих, собственно говоря, мне. Способность распознавать поляризацию света; вкус вместе с осязанием при втирании соли в присоски; ужас, который сосредоточился в конечностях, полностью минуя мозг. Я принялся объяснять все это литагентше, которая вдыхала и выдыхала дым, и мы оба посмеялись.
Несколькими месяцами раньше она сообщила мне по электронной почте, что я, вполне возможно, смогу получить «внушительный шестизначный аванс» на книгу, основанную на рассказе, который вышел у меня в «Нью-Йоркере»; все, что я должен сделать, – это обязаться превратить рассказ в роман. Я сумел накатать серьезное, хоть и расплывчатое, предложение, и вскоре между крупными нью-йоркскими издательствами раскрутился самый настоящий аукцион, после чего мы с ней и отведали головоногих, разыгрывая сцену, которой предстояло стать в романе первой.
– Как именно вы намерены развить тему рассказа? – спросила она, высчитывая чаевые и потому устремив взгляд в пространство.
«Я перенесусь в будущее, в несколько будущих одновременно, – следовало мне сказать. – Мои руки слегка дрожат; я проложу себе путь от иронии к искренности в городе, которому грозит затопление, этакий Уитмен хрупкой энергосистемы».
На стене медицинского кабинета, куда меня в прошлом сентябре направили на обследование, был изображен огромный осьминог – и не только он, но еще и морские звезды и всякая жабродышащая живность, – потому что это было детское отделение и изображение подводного мира должно было успокаивать маленьких пациентов и отвлекать их внимание от врачебных игл и молоточков. Я оказался здесь в тридцать три года: врач случайно обнаружил у меня совершенно бессимптомное, но чреватое аневризмой расширение корня аорты, требующее пристального наблюдения и, весьма возможно, хирургического вмешательства; наиболее вероятная причина в таком возрасте – синдром Марфана, наследственная патология соединительной ткани, которая проявляется, помимо прочего, в удлиненности конечностей и гипермобильности суставов. Когда кардиолог предложил мне пройти обследование, я заметил ему, что жировая клетчатка у меня имеется даже в избытке, длина рук нормальная, рост лишь немного выше среднего; но он в ответ указал на мои длинные тонкие пальцы ног и несколько повышенную гибкость суставов и заявил, что я вполне могу удовлетворять диагностическим критериям. Большинство страдающих этим заболеванием получают диагноз в раннем возрасте, потому я и оказался в детском отделении.
У людей с синдромом Марфана, объяснил мне кардиолог, порог хирургического вмешательства ниже стандартного и достигается, когда диаметр корня аорты составляет 4,5 см (у меня, по данным МРТ, – 4,2 см, то есть довольно близко): дело в том, что при этом синдроме повышен риск так называемой диссекции – расслоения аорты с весьма вероятным смертельным исходом. Если наследственного заболевания у меня нет, если расширение корня моей аорты будет признано идиопатическим, мне все равно рано или поздно может понадобиться операция, но тогда пороговый диаметр – 5 см и приближение к нему, скорее всего, будет гораздо более медленным. Так или иначе, я был теперь отягощен сознанием статистически значимой возможности того, что самая большая моя артерия в любой момент может лопнуть; я представлял себе это событие – наверняка неверно – как аварийное полоскание шланга для заливки цементного раствора, шланга, из которого хлещет не раствор, а моя кровь; перед потерей сознания взгляд мой устремляется в пространство, как будто… и так далее.