«Как ты собираешься все это оплачивать?» – спросила она меня.
«Из гонорара за мой рассказ в „Нью-Йоркере“. Ты слишком много внимания уделяешь деньгам, Роуз».
Так звали мою бабушку с материнской стороны.
«Значит, вот ради чего ты променял модернистское возвеличение трудностей как способ сопротивления рынку на фантазию о круге читателей-современников?»
«Художник должен предлагать нечто большее, чем выдержанное в том или ином стиле отчаяние».
«Ты переносишь на меня свои художественные притязания?»
«Почему бы и нет?»
«Почему мама просто не взяла кого-нибудь в сыновья или дочки?»
«Спроси маму. Я думаю, потому, что чаще всего это не менее, а то и более сложная этическая проблема, и потому, что, независимо от культурно обусловленных побудительных причин, некоторые женщины испытывают биологическую потребность».
«Зачем производить на свет потомство, если веришь, что мир идет к концу?»
«Дело в том, что для каждого из нас в отдельности мир всегда идет к концу, и если мы станем уклоняться от опыта, от возможностей, которые он создает, то никто не будет идти на риск, с которым сопряжена любовь. А любовь должна стать движущей силой политики. Если разобраться, к концу идет не что иное, как определенный уклад».
«Можешь ли ты представить себе мир, когда мне будет двадцать – если вообще будет? Тридцать? Сорок?»
Я не мог. Я надеялся, что моя сперма окажется неподходящей.
«Для моей возрастной группы эндемичны членовредительство и другие формы парасуицидального поведения».
Я представил себе, что девушка-подросток закатывает рукав и показывает мне красные пересекающиеся шрамы.
«Ты неправильно употребляешь слово эндемичны».
«Средняя стоимость месяца стационарного лечения – тридцать тысяч».
Это замечание было сделано голосом доктора Эндрюса.
«Она будет окружена любовью и заботой».
«В какой степени ты намерен участвовать? Так, чтобы ни я, ни мама на тебя не обижались».
Это опять девушка.
«Посмотрим по ходу дела».
Разговор не столько кончился, сколько постепенно затих, потом стал идти ниже порога слышимости. Возможно, чтобы отсечь от себя утреннюю тревогу, я достал из внутреннего кармана куртки голубую таблетку и попробовал раздавить, но безуспешно; двумя руками, однако, я сумел разломить ее пополам. Я рассеянно бросил обе половинки на дорожку перед собой, и тут к ним подлетел голубь, явно приученный к хлебным крошкам, кидаемым со скамеек. Как действует цитрат силденафила на крупных представителей отряда воробьинообразных? Я встал и попытался отогнать птицу; она немного отлетела, но потом вернулась и быстро склевала половинку – а я не успел помешать.
Через два дня после того, как я сдал на анализ свои репродуктивные клетки, я, находясь в подвальном помещении продовольственного кооператива «Парк-Слоуп», расфасовывал сушеную мякоть тропического косточкового плода и старался не слушать, как не в меру говорливая женщина, трудившаяся неподалеку, объясняла свое решение забрать сына-первоклассника из государственной школы рядом с домом и, несмотря на дороговизну учебы и сложный процесс поступления, отдать в хорошо известную частную.
«Парк-Слоуп», как вам объясняют во время инструктажа, – самый старый и самый крупный из действующих продовольственных кооперативов страны. Каждый взрослый трудоспособный член кооператива раз в четыре недели работает в нем два часа сорок пять минут. Взамен ты получаешь возможность покупать здесь продукты с меньшей торговой наценкой, чем в рядовом супермаркете; низкие цены поддерживаются за счет труда самих членов; прибыль никто не извлекает. Продукты большей частью сравнительно безвредны экологически и, когда возможно, берутся из местных источников. Алекс была членом кооператива, когда я переехал в Бруклин, расположен он недалеко от моей квартиры, и поэтому я тоже вступил. Хотя мое членство не раз приостанавливали, потому что я пропускал смены во время отлучек из города, и хотя я постоянно жалуюсь на фарисейство членов, на организационный идиотизм и на длину очередей, я остаюсь в кооперативе. Надо сказать, для большинства его участников, которых я знаю (Алекс не в счет, она вообще редко жалуется, говорит, что я делаю это за нас двоих), ругань в адрес кооператива – своеобразное проявление принадлежности к его культуре. Ты жалуешься – значит, ты не настолько глуп, чтобы считать свое членство в кооперативе чем-то таким, из-за чего у тебя становится существенно меньше оснований видеть себя узелком капиталистической сети; значит, ты понимаешь, что очень многие из твоих товарищей по кооперативу, так или иначе, стремятся в средний класс; и так далее. Если ты в разговоре с человеком, не состоящим в «Парк-Слоуп», признаёшься в своем членстве, ты сразу же стараешься отграничить себя от фанатиков из кооператива, которые, инвестируя часть пенсионных накоплений в «Монсанто» или в «Арчер Дэниелс Мидленд»[56], смотрят сверху вниз со смесью жалости и гнева на тех, кто покупает, можно сказать, их продукцию в таких супермаркетах, как «Юнион Маркет» или «Ки Фуд». Хуже: «Нью-Йорк таймс» опубликовала разоблачительную статью о некоторых членах, посылающих отрабатывать за себя смену наемных нянь (правда, к точности материала были претензии). Женщина, которая сейчас разглагольствовала о школьных делах своего сына, почти наверняка была из фанатиков.
56