Когда, погуляв часа два, я вернулся, они все еще трудились, поэтому я, пока они, превращая день в ночь, стучали надо мной молотками, поместил их в вымышленное лето своей поэмы:
Возвращаюсь и вижу людей на крыше,работают – днем было бы жарко, – я машу,меня видят, неловкий обмениспанскими фразами, бог его знает,что я им сказал, спутавусловное наклонение с несовершенным видом.Нортеньо из их радио наполняет дом, где я —надеюсь, они знают – не хозяин: пишу здесь,и только.Вскоре перейдут на другую крышу —тот дом я называю его домом,потому что Майкл, который ведает этим поселком,оттуда помчал его в больницу не то в Мидленд,не то в Одессу…
Когда рабочие, покончив с моей крышей, занялись домом Крили и я смог читать (писать я могу и при шуме, но читать только в тишине), я вернулся, как делал почти каждый день, к местам о Гражданской войне:
…он не считает нужным обуздывать свою любовьк плотской роскоши их умирания: федеральноетело, от которого отпадают конечности, ведрооколо койки на этот предмет, почти никогдане упоминает расу, лишь замечает,что видит множествочернокожих солдат, что чистоплотныечерные женщины могутбыть прекрасными сестрами милосердия,а сам снова и сновараздает деньги юношам с пробитыми органами;вот он, «юнионизм», приверженностьединству страны: умеретьс блестящими волосами подле мелких монет,стать частьювеличайшей поэмы. Или утопическийэлемент состоитв любви к запаху кала и крови, к запаху бренди,сочащегося сквозь рану, в политике чувственногоопыта в чистом виде? Когда умираешьв здании Патентного управления[87],можно поиграть словами, думая об истечении срока,и тебе предстоит попасть в один из огромныхстеклянных ящиков с уменьшенными моделямимашин, орудий, со всякими диковинами. Знай же,твой президент будет застрелен в театре,актеры будут президентами, малые суммы,циркулируя, станут чудовищными, смотри:я пришел из будущего предостеречь тебя. Впервые после приезда бодрствуя днем, я решил не ложиться до вечера и в какой-то мере восстановить свой обычный режим. Когда почувствовал себя слишком уставшим, чтобы писать, стал смотреть на своем компьютере «Страсти Жанны д’Арк» Дрейера[88] – любимый фильм Алины; Фальконетти, которую Дрейер заставлял стоять на коленях на каменном полу, чтобы гримасы боли выглядели натурально, словно вышла со мной на связь по скайпу. Я решил составить план на завтрашний день, побывать в Чинати; проглядел имевшиеся в доме книги о Джадде. Сказал себе, что надо побриться и вернуться из аномальной жары поэмы в текущее время. Завтра начну работать над романом.
Завтра посмотрю постоянныеинсталляции Дональда Джадда в бывших депо, новот уже завтра, а я не пошел, отправилсябез головного уборав середине дня, заблудился, и вскореперед глазами заплавали пятна, я вернулся в дом,внутреннее море[89] зеленое, пока глаза не привыкли,я прилег, и приснилось, что я его вижу, море.Вечером побреюсь, выпью глоток-другойс приятелемприятеля, но это было на прошлой неделе,и я отказался —мол, высота на меня все еще действует, давайтеувидимся чуть попозже, когда я к ней привыкну.Вчера смотрел фото вещей ДональдаДжадда в книге,которую держат в этом домике, и решил не ходить,пока не окончу поэму, которую перестал писать,но допишу. Что мне надо —это жилище внутри жилища, тогдая смогу вернуться в эту комнату отдохнувшим,посмотреть Джаддас приятелями приятелей, увидеть, как пятнышкикрови расцветают на шее, показывая,что я побрился вовремя, тогда как сейчася обрастаю бородой, но еще не оброс.Бритье – способ ритуально начать рабочий день,не перерезав себе горло, когда естьтакая возможность.«Мытье и бритвы – удел простофиль,мой удел – веснушки и колючая борода»[90],читая его, то и дело испытываешь смущение.Сегодня меня брила во снесестра милосердия, похожая на Фальконетти,моя койка стояла среди огромныхалюминиевых ящиков,которые я все еще рассчитываю увидеть,потом я побрилсянаяву и почувствовал, что выполнилдневную норму работы, обращенный спинойк будущему. Музей закрытпо воскресеньям и ночами, из которыхтвоя жизнь здесьи состоит, так что планируй посещениезадолго или просто ходи вокруг здания,где выставлены скульптуры Чемберленаиз раскрашенной и хромированной стали,лучше всегосмотреть на них сквозь свое отражение в окне;на картине Бастьен-Лепажа «Жанна д’Арк» (1879 г.)Жанна, слыша зов, в экстатическом забытьипротянула левую руку, точно ищет опоры,но пальцы рукивместо того, чтобы ухватиться за листья или ветку,растворяются в воздухе, и это для меняключевая деталь. Ее пальцыаккуратно помещены художникомна диагональной линии взорапарящего полупрозрачного ангела,чью бестелесность,как и двух ангелиц, он, по мнению критиков,не смог примиритьс реалистичным изображением будущейсвятой; его «неудача» с пальцами,поглощенными фоном, – распад пространства —напоминает мне фото, где люди тают,фото, позволяющее Марти измерить время,оставшееся до будущего, в котороммы смотрим фильм,только пальцы Жанны дематериализуетне отсутствие будущего, а присутствие: нельзявскочить от ткацкого станка так быстро,что опрокидываешь табуретку,и броситься к плоскостихолста, не ошарашив художника, нельзяуслышать голоса, которые краскабессильна изобразить,без того, чтобы это проявилось где-нибудь на теле.Но в нашем восприятии рука именно там,где перестает обозначать руку и становится краской,где уже не выглядит ни теплой,ни способной к действию,именно там она прикасается к материальномунастоящему, становится реальней скульптуры, ибоищет, нащупывает: Жанна всплываетна поверхность слишком быстро. вернутьсяВо время Гражданской войны (1861–1865) в здании Патентного управления в Вашингтоне размещались казармы, госпиталь и морг.
вернутьсяКарл Теодор Дрейер (1889–1968) – датский кинорежиссер. Его немой фильм «Страсти Жанны д’Арк» с Рене Фальконетти (1892–1946) в главной роли был снят в 1928 году.
вернутьсяЗападное внутреннее море – древнее море, существовавшее с середины до конца мелового периода на территории современных Канады и США.