— Я лучше буду вблизи его использования и вдали от твоих настоящих чувств. — Я рассмеялась, и прозвучало это противно до омерзения. — Сгинь. Я и Ройс — это навсегда. А кто этого не понял, так и останутся в утопических мыслях о том, что меня еще можно исправить. Нельзя починить несломанное. Со мной все в порядке. У меня нет проблем. Просто его я люблю, а вас всех… Ненавижу. Люди из окружающего мира умеют вызывать, на редкость, буйную тошноту. А ты, бедный, никчемный мальчишка с кофе из Старбакса… На тебя без «Циннаризина» вообще смотреть небезопасно. Где Ройс, и где ты… Эта семья была не запасным вариантом, Максим, а тюрьмой. Вы все были моим проклятием. И больше себя обрекать я не намерена…
С утробным рычанием, Астафьев ударил меня по лицу, а когда я упала от очередного сильного удара, приступил добивать ногами. В то время, как ко мне пришли на помощь, валялась я уже на полу в луже собственной крови, а Максим успел исчезнуть…
***
— Такой поступок не останется безнаказанным. Этот ублюдок сядет пожизненно. — Не знаю, и правда, что больше волновало Ройса, что меня чуть насмерть не забили или что мое лицо сейчас — надувной батут и совершенно не пригодно для постановки, но холодные примочки к голове и к лицу он делал мне сам, предварительно умыв от крови, потому что сама я еле видела и вести до раковины меня в ожидании прибытия скорой медицинской помощи во имя установления сотрясения и количества переломов пришлось ему самому. — Ты его знаешь?..
— Максим Астафьев. Мой муж…
Кажется, у Ровера даже челюсть отвисла… — Ты же не переставала мне письма писать… Как же… Если твой муж…
— Навязанная моим же отцом в мужья психопатическая тварь. Мне никогда до него дела не было. А получила я сейчас банально снова за тебя… Он может отрицать и утверждать, что я наговорила много гадостей и превысила лимит допустимого процента грязных вещей в разговоре, но разогрел его нервы твой поцелуй и ревность. Жаль, что смертную казнь отменили для таких тварей… Я почти ничего не вижу…
Разрыдавшись, на пятьдесят процентов искренне, на пятьдесят — желая обрести толику утешения в сильных руках Ровера Ройса, я почувствовала ладони на своих плечах, вплотную прижавшие меня к груди и спрятавшие на ней мою голову. Закрыв глаза, я с тяжелым вздохом прильнула к этой груди щекой. И, черт побери, это стоило расквашенной и расписанной под хохлому физиономии. Мое небо рядом. Оно прижимает меня к себе и тихо шепчет. — Он сядет навсегда, кем бы он ни был. Тебя никто больше не тронет. Ты в безопасности. Ничего не бойся.
— С тобой я ничего не боюсь. Твой образ всегда отгонял монстров из кошмаров назад, в их миры. Только ты можешь спасти и разрушить меня… Делай, что должен. Да не дрогнет рука.
Говорю. И верю в каждое произнесенное слово, пока в ожидании кареты скорой помощи, Ровер Ройс гладит меня по волосам, а я психопатически улыбаюсь, уткнувшись ему в грудь, благодаря силы за то, что он не видит… Что любому краткому мигу вблизи я буду по-сумасшедшему рада. Даже через боль…
========== 22 дня до оглашения приговора. Контуры точки невозврата ==========
— Кларисса… Кларисса… Подумай, подумай о семье. Что скажет твоя мама? Ты должна отказаться от наркотиков… Клари… Ты убиваешь не только себя, а и свою младшую сестренку… Все страдают… Неужели ты хочешь своим близким такой участи — знать, что дорогой им человек сходит с ума и не иметь возможности как-то ему помочь. Что с тобой вообще такое?..
— А ничего не имеет значения, Рой. Абсолютно. Ничего. — Рассмеявшись, я выдыхаю кольцо дыма в лицо своего театрального коллеги… — Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?..
Проведя рукой по глазам, я размазываю черные тени по щекам и губам, и теперь уже стопроцентно выгляжу, как беспутная на грани передоза… Сцена дает возможность маневрировать перед многотысячной публикой, но, черт побери, я так переживаю, что голова у меня идет кругом, наверняка, не меньше, чем у закоренелой героинщицы Клариссы. Ровер сидит в зале на первом ряду. Это его детище, и, во многом, сейчас от меня зависит то, насколько высоко будет оценена постановка критиками. А я еще не вполне оправилась от сотрясения, и только недавно мое лицо перестало походить на грушу для битья. Ройс посчитал, что синяки в какой-то мере добавят образу моей героини реалистичности, но, не смотря на то, что говорить так было цинично, по меньшей мере, он сдержал обещание, и на днях Максим Астафьев предстанет перед судом за свершенное злодеяние. Ровер говорит, что его посадят, и он всю жизнь прогниет за решеткой. Что ж, деньги делают свое, а Мистер Ройс не настолько хладнокровен ко мне, как я ожидала. Да, быть может, я — всего лишь лицо постановки, но с момента поцелуя в зале для репетиций он смотрит на меня как-то иначе. И вот сейчас я вижу, как положив руки на колени, мой маэстро нервно сжимает их. Он боится, что я ошибусь, боится провала, потому и не сводит с меня глаз. Можешь мне верить, можешь на меня рассчитывать. Тебя я никогда не подведу…
В антракте он выходит за кулисы дать мне пару наставлений, и его лицо напряжено и задумчиво. Весь он — сплошной комок нервов, а мои руки так и тянутся подарить ему покой, прикоснуться, обнять, размассировать усталые плечи и снять головную боль. Быть может, я и не знахарка, но мне часто это удавалось в прошлом. Я мысленно бью себя по рукам, потому что за те годы, что я за ним слежу, маетное желание прикосновения к любимому в моей груди разрослось настолько, что и по сей день перекрывает мне дыхание. Вместо желаемого я просто заученно киваю головой на каждую его фразу.
— Сделай это, Лэйси. У нас премьера. Самый ответственный показ. А потом… Я обещаю, что ты не пожалеешь… Я дам тебе все, что смогу.
— Честно говоря, из приглашения в письме я ожидала, что мы участвовать в фильме, а не в спектакле будем… — Коротко выдохнула я.
— Сцена — моя жизнь и душа. Здесь я, как рыба в воде. Здесь мне намного более комфортно, нежели в кинематографе. И я даю тебе лучшее из того, что у меня есть. Пожалуйста, вдохни в завершение второго акта свою жизнь и душу, и ты это тоже почувствуешь… Почувствуешь, как театр заполняет тебя без остатка. Я знаю, что ты можешь, Лэйси… Знаю.
— Мне бы Вашу веру в мои силы… — Улыбка получилась вымученной, но я знала, что сделаю все от меня зависящее…
Шприц к вене… Блаженно выпускаю кольца дыма в потолок. Монолог. Мысли отчаянно кратки и до безобразия просты. Я лежу на возведенной из пластика и гипсокартона декорации, изображающей окно, и прогоняю заученные и затертые до дыр реплики. Затем поднимаюсь и шагаю с подоконника вниз, будто бы у меня девять жизней в запасе. Мат одного цвета с полом, и приземление происходит почти что безболезненно. А когда закрывается занавес, я слышу неприкрытый восторг, выплескивающийся овациями всего зала. Готова поклясться, что и мой солнечный гений аплодирует… Я никак не ожидала, что он вообще посмотрит в мою сторону… Бедная Леся Виноградова из Вымпела с разрушенной и никчемно-убогой жизнью, а теперь я слышу его овации и расцветаю изнутри порочными цветами моей безудержной любви и влечения к нему, которые толкали меня хорошенько отпраздновать премьеру с ним, водкой и текилой, а когда Ровер Ройс уже лыка вязать не будет…
— Успокойся, Виноградова. — Строго молвил внутренний голос. — Послезавтра тебе выдвигать обвинения против Максима в суде и обрекать мужа на пожизненное гниение в тюрьме. Технически ты скоро останешься вдовой. Неужели даже это не в состоянии утихомирить твое либидо?..
— Вот пусть Астафьев и гниет. Мне-то какое дело?.. — Так же мысленно огрызнулась я. — Сколько раз отец с сарказмом говорил мне, что я не переломлюсь, если не переведу очередную статейку. Так вот и Максим не переломится, если не попьет больше кофе из «Старбакса».