Позаимствую еще несколько цитат из воспоминаний бывшего наркома флота Н.Г. Кузнецова, относящихся к теме «внезапности»:
«К началу 1941 года к нам стали просачиваться сведения о далеко не мирных намерениях Гитлера. Сперва сведения эти были скудными, потом они стали носить более разносторонний и в то же время определенный характер… Сводки Генштаба и донесения с флотов приносили тревожные вести… Думал ли об этом Сталин? Конечно, думал. Полагаю, что у него было твердое убеждение, что война неизбежна, что она обязательно (!) вспыхнет на западе или на востоке. А возможно, в одно и то же время и там и тут. Недаром же наши войска сосредоточивались одновременно и на западе и на востоке. И тут и там укреплялись границы. Да и перемещения крупных военачальников в конце 1940 года (Гитлер утвердил директиву «Барбаросса» лишь 18 декабря 1940 года. – Прим. авт.) и в начале 1941 года тоже говорят о подготовке к войне «на два фронта». Вообще же подготовка к возможному военному конфликту началась значительно раньше и проводилась последовательно с огромным напряжением сил» («Накануне», с. 277—278).
«В конце января 1941 года, – продолжает вспоминать адмирал, – из разговора с начальником Генерального штаба К.А. Мерецковым я понял, что в Наркомате обороны озабочены положением на границах. Готовилась очень важная директива, нацеливающая командование округов и флотов на Германию как на самого вероятного противника в будущей войне. Директива вышла 23 февраля» (там же, с. 289). Важно отметить, что «положение на границах» в начале 1941 года могло вызывать «озабоченность» разве что у самих немцев: они еще не начинали всерьез развертывание сил для нападения на СССР, а вот темп сосредоточения соединений Красной Армии в приграничных округах неуклонно нарастал начиная с осени 1939 года.
«В то время (январь 1941 года. – Прим. авт.), – делится Кузнецов, – я взял себе за правило собирать в отдельной папке все мелкие, но подозрительные факты поведения немцев, чтобы при случае докладывать Сталину. О более крупных фактах мы сразу же докладывали письменно» (там же, с. 289).
«Июнь с первых же дней был необычайно тревожным, буквально не проходило суток, чтобы В.Ф. Трибуц не сообщал мне с Балтики о каких-либо зловещих новостях. Чаще всего они касались передвижения около наших границ немецких кораблей, сосредоточения их в финских портах и нарушений нашего воздушного пространства…» (там же, с. 293).
Заметим, что то же самое могли сказать в отношении подчиненных Кузнецова и будущие противники: накануне войны советская флотская авиация (у немцев, отметим, таковой просто не было) развила бурную активность. Сам же адмирал сообщает о проводившихся в то время очень необычных учениях Черноморского флота с уже упоминавшимся выше 9-м стрелковым корпусом Батова. Чем они были необычны? Это рассказывает сам прославленный адмирал: «Чем ближе шло дело к войне, тем больше внимания уделялось взаимодействию флота с войсками приграничного Одесского военного округа. Именно отработке такого взаимодействия было посвящено и последнее, закончившееся в канун войны, учение. Правда, на нем отрабатывались более активные задачи, поскольку предполагалось, что мы будем не только обороняться, но и наступать… Хотя флот вернулся с учения за сутки до войны и в море оружие на кораблях находилось в полной боевой готовности, тема учения не соответствовала обстановке, которая могла возникнуть с началом военных действий…» («Курсом к победе», с. 334). Если у читателя возникли трудности с расшифровкой этого нагромождения эвфемизмов, то попробую помочь: прямо перед началом войны Черноморский флот отрабатывал самую что ни на есть наступательную (читай: агрессивную) десантную операцию по захвату чужих берегов. Собираться в «гости» советские военные могли или к румынам (цели – порт Констанца, нефтяные скважины Плоешти), или к туркам (цель известна еще со времен царизма – проливы). Как мы помним, помимо флота и ударных пехотных частей, к десантированию готовился в Крыму и воздушно-десантный корпус Родимцева. Не думаю, что подобную операцию могли в то время планировать в отношении Босфора и Дарданелл: слишком большим было бы расстояние для перелета самолетов с десантниками. Поэтому напрашивается вывод: готовился захват объектов в Румынии. Интересно и то, что, в отличие от других западных флотов СССР, Черноморский флот и в ходе учений, и после них находился в «предвоенной» готовности № 2. Участник учений И.И. Азаров свидетельствует о том, что происходило 18—20 июня 1941 года – после окончания маневров: «К бортам кораблей, стоявших на рейде и у причальных стенок, портовые буксиры подводили баржи с топливом и боеприпасами» («Осажденная Одесса», с. 11). Иначе говоря, и после учений моряки-черноморцы не спешили расслабляться и явно готовились к новым боевым походам и к скорому объявлению готовности № 1… Ход «последних учений» Черноморского флота пристально отслеживали и немцы с румынами: соответствующую запись можно найти в дневниках начальника немецкого Генштаба Ф. Гальдера. Так, 13 июня 1941 года он сделал следующую запись: «Из Румынии сообщают о скоплении кораблей, которые находятся в боевой готовности, юго-западнее Одессы…» («Военный дневник», с. 574). В связи с этим интересно отметить, что Гальдер, в отличие от Йодля и Кейтеля, довольно скептически относился к вопросу о «советской угрозе». Поэтому все его записи на этот счет заслуживают особого интереса.