Итак, всё кончено! Мы улетаем!..
— Константин Евгеньевич! — прошептал Пайчадзе.
Белопольский вопросительно посмотрел на него, но Арсен Георгиевич не сказал больше ни одного слова.
Прошла бесконечно длинная секунда…
— Хорошо! — сказал Белопольский. — Я буду ждать ещё двадцать минут.
Пайчадзе вдруг встал и сказал громко и отчетливо:
— Вездеход мог сломаться. Сергей Александрович ждет нас.
Белопольский молча указал на красную лампочку радиостанции и тихо произнес одно только слово:
— Воздух!
Смуглое лицо Пайчадзе стало серым. Мы оба сразу поняли, что хотел сказать Константин Евгеньевич.
Индикаторная лампочка неопровержимо доказывает, что рация вездехода в полном порядке. Раз приемник молчит, — это значит, что Камова нет в машине. В атмосфере Марса дышать нельзя. Запас кислорода в резервуаре, который он должен был взять с собой, выйдя из вездехода, мог обеспечить его на шесть часов. С момента последнего разговора прошло уже больше пяти. Значит, у Камова осталось воздуха меньше чем на час…
— Надо искать! — сказал я.
Белопольский ответил каким-то чужим, деревянным голосом:
— Хорошо! Звездолет будет искать своего командира еще десять минут. — И почти закричал: — Прекратите!
Бейсон внимательно прислушивался к непонятному для него разговору. Он, несомненно, чувствовал страшное напряжение, царящее на борту корабля, но не мог понять его причины.
— Где мистер Камов? — спросил он.
Пайчадзе, стоявший к нему спиной, стремительно обернулся.
— Слышали приказ командира звездолета? — с бешенством в голосе спросил он, забыв, что Бейсон не мог понять русской речи. — Наденьте шлем! Прекратите разговоры!
Американец в замешательстве посмотрел на меня. Я повторил команду по-английски. Бейсон молча повиновался.
Стрелка быстро бежала по циферблату. За окнами корабля стало темно. Наступила ночь.
— Надеть шлемы! — вторично раздалась команда.
На этот раз я обрадовался ей. В том, что Камов не вернется, не приходилось больше сомневаться. Оставалась единственная надежда найти его сверху. Мощный прожектор корабля осветит нам местность.
— Занять сетки!
В обсерватории были заранее подвешены специально предназначенные гамаки. На Марсе не было стартовой площадки, и корабль будет менять направление полета.
Белопольский занял место у пульта. Его сетка осталась пустой.
Даже на Земле, при первом в моей жизни старте, я не испытывал такого мучительного волнения…
Я неотрывно смотрел в лицо нашего нового командира. Оно по-прежнему было очень бледно, но казалось сосредоточенно спокойным.
Каким, вероятно, нечеловеческим усилием воли он сумел заставить себя быть спокойным!
* * *Задрожал корпус корабля. Гул двигателей, нарастая, усиливаясь с каждой секундой, заполнил собой, казалось, весь мир, всю вселенную…
Звездолет тронулся с места.
Но он был еще на поверхности Марса.
Но вот Белопольский нажал знакомую кнопку. Он убрал колеса.
Значит, мы в воздухе!
Молниеносное движение рук… Могучие двигатели смолкли, и тотчас заработал «атмосферный». Стремительный взлет корабля был прерван, и, послушный своему командиру, он уже спокойно летел над планетой, как и пять дней назад.
И я, и Пайчадзе мгновенно соскочили с сеток и кинулись к окнам.
Звездолет описывал широкий круг, возвращаясь к месту, откуда только что взлетел. Луч прожектора позволял отчетливо видеть все подробности.
Промелькнуло озеро и площадка, где стоял наш корабль. Я заметил даже стальной обелиск с рубиновой звездой на вершине.
Скорость корабля была настолько велика, что памятник мелькнул на короткое мгновение. Но Белопольский не мог уменьшить ее. Звездолет мог врезаться в землю.
Мы летели к югу, в ту сторону, куда ушел вездеход Камова.
Через четыре минуты, пролетев больше ста километров, звездолет повернул обратно. Лететь дальше не было никакого смысла. Вездеход мог находиться не больше как в восьмидесяти километрах от нашей бывшей стоянки.
Сто километров туда, сто километров обратно и опять сто километров по первому направлению.
Ничего.
Марсианская пустыня была темна и безжизненна.
Мне казалось, что я теряю сознание.
Всё кончено!..
Сергей Александрович Камов погиб безвозвратно…
* * *Звездолет круто изменил направление. Мы стали удаляться в сторону.