К счастью, Настя вопросов про сына больше не задает, расспрашивает о климате в Сургуте, о моей прошлой работе и предлагает как-нибудь встретиться и погулять с детьми. Я соглашаюсь. Настя приятный человек, и своим задором немного напоминает мне Алену. Мы обмениваемся телефонами и расходимся каждая на своем этаже.
28
Влад. Наши дни
— Насть, я попросил тебя об очень важном деле, — устало провожу ладонью по лицу, разочарованно глядя на женщину, невозмутимо попивающую чай, — выведать у Казанцевой подробности личной жизни, а ты поверила в ее вранье. Видимо я переоценил твою проницательность.
— Ну, если ты все о ней знаешь, зачем попросил меня шпионить? — Настька недовольно поджимает губы. — И кстати, не думаю, что она врет. Возможно, что-то недоговаривает. Но это неудивительно, кто же вываливает о себе все первому встречному.
Давлю в себе раздражение, чтобы не накричать на старую подругу. Как Ведьме удалось обмануть Миронову? У Насти особый талант чуять ложь за версту.
— Ничего я о ней не знаю, — недовольство все-таки прорывается в голосе. — Но несостыковок становится все больше, и это меня жутко злит. Как она могла родить в конце декабря, если забеременела к маю?
— Ты будто о преждевременных родах ничего не слышал, — Настя смотрит на меня как на слабоумного, и я признаться начинаю ощущать себя именно так. — Влад — ты взрослый человек. Что ты развел вокруг нее тайны Мадридского двора? Поговорить не пробовал?
Она меня послала, пусть сама и идет говорить. Хоть это и звучит по-детски.
Настя недовольно фыркает на мое молчание и отставляет недопитый чай на стол.
— Сколько я себя помню, ты всегда себя так вел, — говорит она, вставая и нависая над моим столом, — когда вы с Кириллом ссорились, ты никогда не шел мириться первым, даже если был неправ. Изредка пытался что-то выяснить через меня, но только для того, чтобы понять как сильно Кир обижен и прикинуть время, когда он придет с белым флагом. Всегда рубил с плеча.
— Да что ты понимаешь? — рычу на подругу и резко вскакиваю. — Тоже мне знаток людских сердец. Если ты готова прыгать на задних лапках и ждать, когда хозяин погладит тебя по головке и кинет подачку, то, спешу тебя просветить, у некоторых есть гордость.
Лицо Насти бледнеет и дергается, будто я ее ударил, а глаза начинают блестеть. Она сильнее стискивает челюсти и вздергивает подбородок.
— Не боишься, что из-за своей гордости остаться один? Без друзей и семьи.
— Тот, кто мне дорог, знают меня как облупленного и никогда не бросят, — зло усмехаюсь я.
— Что ж, — Настя берет сумку и отворачивается, говоря на ходу, — значит, я никогда не была тебе дорога: ни как друг, ни как сестра друга.
Ошеломленный словами женщины, смотрю в удаляющуюся спину с одеревеневшими плечами. Настя уходит, ни разу не обернувшись, тихо прикрыв за собой дверь.
Как подкошенный я падаю в кресло. Я только что собственноручно разрушил многолетнюю дружбу. И возможно не только с Настей, но и с Киром. Они хоть и двоюродные, но близки как родные. Кир порвет любого за младшую сестренку. И в этом деле я всегда был рядом с ним. Настя мне самому стала как родная.
Когда мои родители погибли, я оттолкнул всех своей угрюмостью и злостью, а они остались, поддержали, помогли выбраться из ямы депрессии.
Во мне что-то щелкает и ломается. Настя была полностью права. Я не только к Кириллу не ходил мириться, я ни к кому не подходил первым. Всегда считал, что веду себя правильно, и если люди после ссоры не возвращались, то так и должно быть. Отсеиваются лишние.
Но дружба — это двустороннее движение, а я как полный мудак застрял на остановке и указываю направление. Кто-то плюет сразу и уезжает, кто-то возвращается, кто-то проезжает мимо, и только Настя с Кириллом припарковались надолго.
В этот момент осознаю, что я не пуп земли, никто не должен скакать вокруг меня, отплясывая чечетку, я тоже должен проявлять гибкость и идти навстречу людям. Если в отношении бизнеса можно проявлять бескомпромиссность, то к человеческим чувствам, слабостям, ошибкам — нет. Даже если их мнение не сходится с моим.
Сука. Я соскакиваю с места и бегу к лифту, сразу спускаясь на первый этаж, в надежде еще застать Настю. Спрашиваю у охраны, те сообщают — уехала. Не мешкая вызываю Леонида.
Пока стоим на выезде с парковки, замечаю Таню. Ей навстречу несется темноволосый мальчуган, и она с широкой счастливой улыбкой подхватывает его на руки и целуем в пухлую щеку.
Меня ломает второй раз за последние десять минут. Дышать становится тяжело. Тру грудь, где сердце колотится как безумное.
Таня подходит к высокому блондину, подставляет ему щеку, они над чем-то смеются, выглядят как семья. И так тоскливо становится на душе, хоть вой. Ядовитая смесь зависти, ревности и капли обиды разъедает душу. Хорошо, что Леониду наконец удается вывернуть на проспект, и идеальная картинка исчезает.
Таня могла бы быть моей, если бы я проявил чуть больше настойчивости. Но куда там. Мы же гордые, а нас на хер послали. Ай-яй-яй.
Подъезжаем к подъезду Мироновых, и меня покидает вся решимость. Я так сильно виноват перед Настей, и не знаю, как загладить вину. Ведь я раньше никогда этого не делал. Одно дело решить в своей голове, что нужно меняться, другое — сломать и перестроить характер, формировавшийся тридцать лет. Есть надежда, что Настя поможет мне в этом нелегком деле и подтолкнет в нужном направлении.
Из подъезда выходит старушка с подобием собаки, и я вежливо придерживаю ей дверь, чтобы затем просочиться внутрь. На третьем этаже замираю, делаю глубокий вздох и жму на звонок.
— Вы чего так рано? — весело говорит Настя, открывая дверь, и замирает. — Я думала это Мишка с детьми вернулся.
— Впустишь?
Настя отступает и опускает голову, пряча красные глаза. Чувствуя себя последней сволочью, что довел подругу до слез. Заставляю себя смотреть прямо на нее, собирая мужество по крупицам.
— Настен, прости меня, — говорю тихо, — я был неправ.
Женщина поднимает на меня удивленные глаза, но молчит. Ясно, поблажек могу не ждать. Откашливаюсь, прогоняя возникший в горле комок. Я не знаю какие слова нужно произносить, поэтому говорю, как чувствую:
— Ты во всем была права, кроме одного. Ты очень-очень мне дорога. Давно стала как сестра. И я очень сожалею, что повел себя как мудак.
Настя шмыгает носом, и вытирает слезы, покатившиеся по щекам. А меня словно лезвием по сердцу. Не выдерживаю, притягиваю к себе и успокаивающе глажу по спине. Подруга вяло брыкается, хочет оттолкнуть, а я не отпускаю и шепчу слова извинения. Наконец, она успокаивается и слегка отстраняется.
— Орлов, отпусти. Задушишь же. Я тебе рубашку испачкала, прости, — в голосе ни капли сожаления.
Да, и пофиг. Тряпка она и есть тряпка.
— Пойдем чай попьем, — зовет Настя.
Разуваюсь и топаю за ней, как нашкодивший щенок. Хотя, по сути, я еще хуже.
— Влад, я очень рада, что ты встал на путь исправления. Я знаю, как тяжело тебе дались слова извинения. Но объясни мне пожалуйста, почему ты просто не поговорил с Таней?
— Да, что вы все заладили — поговори-поговори, — говорю раздраженно.
— Ты опять? — Настя резко опускает чашки на стол, сверкнув глазами.
— Все, — поднимаю руки вверх, — постараюсь держать себя в руках. Мы с ней неделю назад в лифте столкнулись. Я так поговорил, что стыдно до сих пор.
Настя вымученно стонет, понимая, что ничего хорошего я Ведьме не сказал. Наливает кипяток в чашки, добавляет заварку и плюхается на стул напротив.
— Исповедуйся, Орлов.
— Я просто разозлился, — надеюсь такого объяснения хватит, но Настька продолжает сверлить меня требовательным взглядом, требуя подробностей.
Приходится рассказывать, начиная с нашего знакомства, заканчивая моей злостью на Танину лицемерность.
— Ты как будто с нее мужиков снимал, — Настя сжимает переносицу, а я снова чувствую себя идиотом, — подумаешь фотки, подумаешь поцелуй. Ты же не знаешь, что ему предшествовало и что было дальше. Что-то увидел, сравнил небось с сукой Кариной, и обиделся.