– Я понял, – сказал он. – Спасибо. Это важно – все, что ты сказал. Ведь если правдой жизнь делает это, – капитан показал на грудь, – и это, – дотронулся он до лба, – то мне действительно не нужно никому ничего доказывать. Потому что в уме моем и сердце я – всегда сын своего отца, а он – всегда мой родитель.Всегда, что бы ни случилось, какая бы пропасть непонимания меж нами ни пролегла. И я знал это с самого начала, просто мне требовалось пройти через боль, и стыд, и надежду, пройти, чтобы…
– Чтобы наполнить слова кровью, что же здесь непонятного? – сказал тихо Дромандус. – Слова – кровью…
– … а бутафорские костюмы – живыми людьми, – закончил за него Глефод. – Да, вот и конец противоречиям, голова моя чиста. И я хочу спросить вас, друзья, – повернулся он к Когорте, – надо ли нам еще сражаться? Я ведь сказал много прекрасных слов, но не сказал главного – почему и зачем здесь я сам.
– А это так необходимо? – спросил Хосе Варапанг.
– Д-да, Г-глефод, – поддержал его Най Аксхильд. – К-какая разница?
– Хоть ты и наш предводитель, – сказал Дзурай Чо, – отступать или нет – решать не только тебе. Мы все здесь по личным причинам, и если ты разрешил свою, то остаются еще и наши. Не будь таким эгоистичным, Аарван, это тебе не идет.
– Я понимаю, ты заботишься о нас, – встрял Эрменрай Чус, – но мы ведь все понимаем, ясно тебе? Мы уже не наивные дурачки, для которых война, битва, смерть – просто слова. И если мы здесь и сейчас с тобой, отнесись к этому с уважением. Мы не пошли бы за тобой просто так, нет, ни в коем случае. Внутри нас всегда было что-то, что нужно было просто разбудить и выпустить наружу. Что-то, что необходимо проверить боем и столкновением силы.
ЛАВДАК МУР: Да! Чтобы мама сказала: «Ты настоящий мужчина, сынок, можешь больше не носить колготки!» И я не буду их больше носить! Никогда!
ДЗУРАЙ ЧО: Чтобы доказать, что ты достоин той, которую любишь. Что ты не один из многих, а единственный и желанный.
ТЕОДОР БОЛЛИНГЕН: Чтобы Бог, наконец, явил себя, потому что без него мне очень плохо.
ХОСЕ ВАРАПАНГ: Чтобы быть огромным не только снаружи, но и внутри.
НАЙ ФЕРЕНГА: И сравняться с людьми, о которых я читал в больших и красивых книгах!
ГАНС ЭСМЕ: Да просто чтобы не быть дерьмом, вот зачем все это.
ПНАГЕЛЬ ЯНГЕРСТРЕМ: Или искупить позор и избыть стыд. Он умирал, а я его оставил одного, в чужом месте, среди чужих людей. Я уходил, а он смотрел мне вслед, покорно, но с такой надеждой… Словно думал, что я вернусь, что мне хватит мужества… Я хочу, чтобы он простил меня.
МОЛАНДРО МАЛАНД: А я все потерял, дальше падать некуда, остается лишь подниматься, выше и выше.
ЭРМЕНРАЙ ЧУС: Я же сражаюсь… Сам не знаю почему. Это больше меня, точка, конец истории. Не спрашивайте, я не скажу.
НАЙ АКСХИЛЬД: Я н-не хочу, ч-ч-чтобы н-надо мной смеялись из-з-за лысины! В-в-вот все, что мне н-нужно!
ТОБИАС ФЛАК: А мне нравится оружие! И мундиры! И ордена! И солдатская каша! И пэйнтбол! Я самый меткий в своей команде! Я самый лучший! Я! Я! Я!
МУСТАФА КРИЗ: Доблесть и честь – вот и все причины.
ААРВАН ААРВАСТ: Чтобы восстановить справедливость…
УМБЕРТО УМБЕРТИНЬО: …и оставить след на песке.
ДРОМАНДУС ДРОМАНДУС: Чтобы вернуть утраченное достоинство…
ААРВАН ГЛЕФОД: … и обнаружить, что оно всегда пребывало с тобой.
– Значит, вы остаетесь? – спросил капитан, когда голоса утихли, и тепло душ, казалось, вытеснило холод ветра и осветило мир золотым сиянием дружества. – И это несмотря на опасность, на то, что жизнь одна, и другой вам не сделают? Как же я недооценил вас, как же мне стыдно! Но что же нам делать, чтобы победить? Как нам этого добиться?
– Да делай, что хотел с самого начала, – сказал Дромандус. – Как в легенде, не ошибешься. Пой гимн, стой с нами плечом к плечу.
– Но ведь песня – о шлюхах… – начал было Глефод, но Дромандус остановил его.
– Значит, споем о шлюхах, – сказал он. – Это наша песня, и мы можем петь ее обо всем, о чем захотим.
– А если…
– А если мы не герои, – продолжил изобретатель, – то не будем ими честно и гордо, вот и все. Пой же, Глефод.
– Пой, пой! – поддержала Дромандуса Когорта. – Пой, а мы подхватим!
Капитан моргнул раз, другой. Что-то странное творилось со зрением, как если бы реальный мир сплавлялся в одно целое с неким другим, проступающим изнутри Когорты. Это напоминало пресуществление, изменение самой природы людей, которых он вдохновил и повел в бой. Те, кто всего лишь нарядилисьв рыцарские доспехи, становились рыцарями, те, кто просто нацепили на себя самурайские маски, обращались на его глазах в подлинных самураев. То же преображение изменило и остальных, иллюзии больше не существовало, она перестала быть нужной и устранила саму себя. Осталась лишь правда, и, окруженный ею, капитан открыл рот и запел – сперва слабо, затем все с большей силой и звучностью.