– А вы, выходит, верный человек, – сказал Джамед с едва заметной издевкой, безнаказанно адресовать которую маршалу на всем свете имел право он один. – Верный и заботливый.
– Конечно, – ответил Аргост Глефод. – Разве я хоть раз дал повод в себе усомниться? Я всегда шел за лучшими людьми своего времени и был им безоговорочно верен, пока они оставались этой верности достойны. Спросите хоть Гураба Двенадцатого, которому я служил почти тридцать лет.
– Спрошу, непременно. Значит, не исключено, что в свое время вы оставите и меня? И что же мне сделать, чтобы этого не случилось?
– Оставайтесь лучшим, – сказал маршал, словно бы не заметив угрозу в голосе Джамеда. – Потому что о недостойных и печалиться нечего. Но я не закончил, есть еще один довод в пользу орудий.
– Какой же?
– Всякая победа – это демонстрация силы. Но сила бывает различной, кому это знать, как не нам. Есть мощь людей – и если вы двинете ее против горстки проходимцев, кто-то назовет вас бесчестным, полагающимся лишь на превосходство в числе, а врагу присудит венок мученичества, ореол героев, павших в неравной битве. Но есть и другая сила. Кем вы сочтете человека, вздумавшего сразиться с ураганом? А с бушующим морем? С бездонной пропастью?
– Я понял, к чему вы клоните. Да, такой человек может быть лишь безумцем, ищущим смерти.
– Именно так. Человек против человека – это столкновение сил, где возможны толкования результата, компромиссы и мнения. Человек против огня с небес – это противостояние однозначное, вокруг него толкований просто не может быть. Что лучше продемонстрирует нашу силу и нашу правду, как не сама она, не обнаженный, предельно открытый факт ее существования? Человек убивает человека – и впечатлительный свидетель эпохи жалеет убитого. Человека убивает великая равнодушная мощь – и он не может отделаться от мысли, что его сокрушила…
– Воля Божья? – перебил маршала Джамед.
– Можно сказать и так.
– Думается мне, это уже перебор.
– Это просто политика. Когда вы возглавите новый Гураб, вам придется примешивать Бога ко всем своим делам, ибо без Божьего соизволения некоторые вещи сделать очень трудно. Разумеется, я говорю это, основываясь на собственном опыте. В моей жизни есть главы, которые я так и не закрыл бы, не будучи уверен, что меня простят.
– Как и в моей, – задумчиво ответил Джамед. – Так мне отдать приказ?
– Это ваша армия. Зачем вам мое одобрение?
– Наклонитесь ко мне, – сказал Джамед.
– Пожалуйста, – маршал обошел кресло и наклонился так, чтобы правое ухо оказалось у самых губ Освободителя.
– Потому что, – до шепота понизил голос будущий правитель Гураба, – я не хочу делать этого сам. Вам ясно?
– Понимаю, – так же тихо сказал маршал, и в этом слове Джамеду послышались усмешка пополам с сочувствием. – Все более чем понятно, и более чем объяснимо. Это будет наша маленькая тайна. Пусть будет так. Фростманн! – обратился затем Аргост Глефод к главному наводчику крейсера. – Сколько в нашем распоряжении снарядов РОГ-8?
– Минуточку! – отозвался главный наводчик. – Так, где же они… Двести восемьдесят шесть тысяч девятьсот девяносто пять, господин маршал!
– Еще бы пяток – и круглая цифра, – посетовал Глефод-старший. – Но надо работать с тем, что есть. Подайте один снаряд на носовое орудие, Фростманн, а как будет готово – начинайте отсчет. Цель – эти люди внизу.
– Те, что в костюмах? – уточнил главный наводчик – на всякий случай, ибо маршалу, чьим штабом раньше был «Меч возмездия», случалось отдавать приказы стрелять и по своим – всегда великой цели ради. Он не удивился бы, если бывший командир потребовал открыть огонь по Освободительной армии, и это неожиданный удар оказался бы частью его плана по спасению старого Гураба. Незнание исторической необходимости не мешало Фростманну быть ее покорным орудием. Он делал то, что был должен, к чему его толкали обстоятельства – так же, как и Джамед Освободитель, и Глефоды, отец и сын.