— А вы, выходит, верный человек, — сказал Джамед с едва заметной издевкой, безнаказанно адресовать которую маршалу на всем свете имел право он один. — Верный и заботливый.
— Конечно, — ответил Аргост Глефод. — Разве я хоть раз дал повод в себе усомниться? Я всегда шел за лучшими людьми своего времени и был им безоговорочно верен, пока они оставались этой верности достойны. Спросите хоть Гураба Двенадцатого, которому я служил почти тридцать лет.
— Спрошу, непременно. Значит, не исключено, что в свое время вы оставите и меня? И что же мне сделать, чтобы этого не случилось?
— Оставайтесь лучшим, — сказал маршал, словно бы не заметив угрозу в голосе Джамеда. — Потому что о недостойных и печалиться нечего. Но я не закончил, есть еще один довод в пользу орудий.
— Какой же?
— Всякая победа — это демонстрация силы. Но сила бывает различной, кому это знать, как не нам. Есть мощь людей — и если вы двинете ее против горстки проходимцев, кто-то назовет вас бесчестным, полагающимся лишь на превосходство в числе, а врагу присудит венок мученичества, ореол героев, павших в неравной битве. Но есть и другая сила. Кем вы сочтете человека, вздумавшего сразиться с ураганом? А с бушующим морем? С бездонной пропастью?
— Я понял, к чему вы клоните. Да, такой человек может быть лишь безумцем, ищущим смерти.
— Именно так. Человек против человека — это столкновение сил, где возможны толкования результата, компромиссы и мнения. Человек против огня с небес — это противостояние однозначное, вокруг него толкований просто не может быть. Что лучше продемонстрирует нашу силу и нашу правду, как не сама она, не обнаженный, предельно открытый факт ее существования? Человек убивает человека — и впечатлительный свидетель эпохи жалеет убитого. Человека убивает великая равнодушная мощь — и он не может отделаться от мысли, что его сокрушила…
— Воля Божья? — перебил маршала Джамед.
— Можно сказать и так.
— Думается мне, это уже перебор.
— Это просто политика. Когда вы возглавите новый Гураб, вам придется примешивать Бога ко всем своим делам, ибо без Божьего соизволения некоторые вещи сделать очень трудно. Разумеется, я говорю это, основываясь на собственном опыте. В моей жизни есть главы, которые я так и не закрыл бы, не будучи уверен, что меня простят.
— Как и в моей, — задумчиво ответил Джамед. — Так мне отдать приказ?
— Это ваша армия. Зачем вам мое одобрение?
— Наклонитесь ко мне, — сказал Джамед.
— Пожалуйста, — маршал обошел кресло и наклонился так, чтобы правое ухо оказалось у самых губ Освободителя.
— Потому что, — до шепота понизил голос будущий правитель Гураба, — я не хочу делать этого сам. Вам ясно?
— Понимаю, — так же тихо сказал маршал, и в этом слове Джамеду послышались усмешка пополам с сочувствием. — Все более чем понятно, и более чем объяснимо. Это будет наша маленькая тайна. Пусть будет так. Фростманн! — обратился затем Аргост Глефод к главному наводчику крейсера. — Сколько в нашем распоряжении снарядов РОГ-8?
— Минуточку! — отозвался главный наводчик. — Так, где же они… Двести восемьдесят шесть тысяч девятьсот девяносто пять, господин маршал!
— Еще бы пяток — и круглая цифра, — посетовал Глефод-старший. — Но надо работать с тем, что есть. Подайте один снаряд на носовое орудие, Фростманн, а как будет готово — начинайте отсчет. Цель — эти люди внизу.