Небесный огонь сжег любовь Глефода к отцу, любовь Глефода к жене, сжег все слова, сказанные и несказанные, что роились в его голове, сжег голову, тело, что несло ее, ноги, что поддерживали это тело, и левую руку — ту, что осталась без защиты. Правая, одетая в кибернетический увеличитель силы, сплавилась с ним в одно целое и погрузилась, словно корабль, в море вулканического стекла, которым раньше были песок и земля.
В подтаявший лед истории — последнее пристанище побежденных.
Вместе с Глефодом сгорели в одно мгновение и все, кто был рядом с ним, весь центр Когорты, ее символическое сердце. Те, кто стоял ближе к краям и с самого края, обратились каждый в отдельный, не связанный с остальными островок боли и смерти. Делившие доблесть и дружество, муку позора и душевный подъем, последнее свое страдание они разделить друг с другом уже не могли.
Одних снаряд нашпиговал осколками, других разорвал на части, третьих поджег и подбросил в воздух гореть предсмертным салютом. Ничто из того, что поддерживало Когорту, не прошло проверки жизнью, не устояло перед действительностью. В конечном счете не имело значения, шли они в бой просто так или их вело нечто, действительно заслуживающее внимания. История Когорты закончилась, зачем кому-то вспоминать ее имена, признавать мертвых и проигравших равными себе, копаться в нюансах этой короткой и глупой истории?
Жизнь прошла над Когортой шеренгами Освободительной армии, и больше ничего случиться уже не могло.
И все-таки кое-что случилось.
В тот миг, когда Глефод обратился в пепел, его фотокарточка — та самая, что он отдал жене, та самая, что ожидала его возвращения на полке у кровати — качнулась от внезапного порыва ветра, спланировала на пол и приземлилась лицом вниз. Между этими событиями не существовало никакой связи, то были просто два случайных явления, произошедших в мире, который и сам возник волей случая, вопреки всему.
Но почему-то Томлейе хочется, чтобы эта связь была.
13. Книги Томлейи. Зумм. Бжумбар. Гураб
До того, как приступить к книге о капитане Глефоде, леди Томлейя написала три популярных любовных романа, материал для которых добыла путем мнемопатии. «Зумм, рыцарь Терновой Дамы» родился из прикосновения к прославленным доспехам героя древности, у истоков «Разбойника Бжумбара» стояла его разбойничья берцовая кость, «Альковные тайны Гураба Третьего» возникли, как попытка обобщить все, что писательница узнала, заполучив в свою коллекцию любимые панталоны злополучного монарха.
Поскольку на Глефода мы смотрим глазами леди Томлейи, нам будет невредно хоть как-то изучить и остальное ее творчество, дабы вычленить из него общий принцип организации материала.
Роман Томлейи о Зумме поставил точку в долгой научной дискуссии, предметом которой было, кого рыцарь любил больше — Терновую Даму, своего пажа Конселюма или коня Хрисофиракса, жеребца необычайно белой масти. Проникнув в мысли героя, писательница, к величайшему сожалению прогрессивной общественности, установила, что он был не педерастом и не скотоложцем, а всего лишь человеком, которому не очень везло с женщинами. Иными словами, он влюблялся катастрофически сильно и катастрофически не в тех.
Эпоха Королей Древности, которых сменила гурабская династия, продолжалась почти две тысячи лет, и место Зумма было в нижней четверти первой тысячи. Это был варварский рыцарь, которого последующая мифологизация превратила в сияющего паладина. Тем не менее, у него был кодекс чести, и кодекс этот предписывал быть верным своему Королю и защищать его трон и владения. Кроме того, у Короля был стол, честь коего Зумм тоже обязан был защищать. Этот стол был круглым, чтобы все, кто за ним сидел, были равны, даже сам Король, который по своим благородству, силе, величию и уму, мог бы считать себя наипервейшим.
Но Король не считал себя лучшим из всех, ибо старый волшебник, его учитель, воспитал в нем любовь и уважение к другим людям. Одним из тех, кого Король любил и уважал больше остальных, был рыцарь Зумм, питавший к своему Королю точно такие же чувства. Фактически он боготворил его настолько, что буквально жил его идеями о мире и справедливости в королевстве, которое больше всего на свете нуждалось в мире и справедливости.
Зумм был первым рыцарем своего Короля, самым сильным и умелым. Никто не мог одолеть его ни пешим, ни конным. Но важнее всех его побед было то, что под покровом своих силы и мастерства он оставался открыт для милосердия и любви. Зумм щадил тех, кто сдавался ему, и никогда не поднимал руку на беззащитных. Возможно, в какой-то степени его можно было назвать «человеком» в современном Томлейе понимании этого слова.