У перекрёстка стоит группа из трёх рабочих и юноши лет девятнадцати, а возможно, и меньше, на костылях. Рабочие идут на завод. Неподалёку трамвайная остановка. Юноша, по-видимому, недавно выписанный из лазарета, ещё с бледностью, приобретаемой в больнице и ещё не покинувшей его, вышел их провожать. Возможно, что это братья, близкие родственники, а то просто друзья. Как бы то ни было, они разговаривают так, словно жили всегда вместе. Они советуют юноше не стоять на утреннем ветру. "Застудишься", — говорят они заботливо и напоминают ему, где находится обед, уже приготовленный, видимо, за утро.
Юноша же договаривает то, что он ещё не успел им договорить на ходу, какие-то воспоминания о битве, где его ранило. "Тут ударило мне в лопатку, раздробило ногу, а я его поливаю из пулем`та", — говорит он торопливо, и нет никакой рисовки в его голосе и жестах, просто нужно объяснить то, что им казалось неясным. Они кивают головой и бегут к трамваю. Для них это тоже — обычное дело, то, которое, если понадобится, и они будут выполнять завтра.
Юноша глядит вслед друзьям и, опираясь на костыли, собирает силы, чтобы двинуться обратно. Взор его спокоен, уверен и твёрд. Через неделю, месяц, полгода, когда нога и рука поправятся, он поднимется на ступеньки трамвая и в тесной толпе, не совсем вежливой, отправится на работу делать то великое и ответственное дело, которое делают эти юноши сейчас на заводе. Воевать — так добросовестно, работать — так тоже добросовестно — вот что говорит его взор, мельком брошенный на Власова, который проходит мимо него, направляясь к тому заводу, куда только что уехали трое молодых рабочих, трое московских бойких юношей.
"А может быть, и братья спаслись, почему только отец? — думает Власов. — Надо скорее к Мускусному!"
Слышна песня. Её поют молодые, звонкие, лазурные голоса. Они заглушают треск трамвая, который, казалось, ничто не способно заглушить; они покрывают экстазные гудки автомобилей, грохот широких ломовых телег; они царят и колеблются над улицей, заключая в себе все надежды и все чувства сынов Прометея!
Юный, высокий, любующийся своей чёткой походкой и умением командовать офицер ведёт роту таких же юных и таких же любующихся своей силой и своим умением ходить и драться молодых людей. Это советские солдаты, сыны Москвы, её питомцы, защитники её, защитники Отечества, творцы его славы. Сейчас всё их внимание направлено на песню, так же как спустя несколько дней или часов оно будет направлено на битву.
"Не похоже, чтоб они чётко видели образ улицы или лица прохожих. Напряжение их нервной системы перешло известный предел, исчезла улица, лица людей, музыкальные ноты слились, сознание расплавилось в песне — песне, воспевающей их Отчизну, их славу, их оружие, — и отдельные элементы ощущений растворились в море русской песни, в море русской славы! …Они поют тебя, Москва, они поют тебя, Родина, они поют тебя, Победа!.. Они идут на бой ради твоего будущего, ради будущего всего человечества, ради чеха, поляка, француза, американца — ради всех тех, кто жаждет свободы и процветания всех положительных сил земли!" — думает Власов.
— Да не Пётр ли это Игнатьевич! — раздается ровный, превосходно отточенный голос, совершенно не согласующийся с выражением лица, которое радо-радёшенько. Впрочем, это с профессором, особенно в волнующие дни войны, случается нередко.
— Он самый.
— А у меня для вас письмо. Я всё, всё сразу скажу, не извольте удивлённо пятиться. От брата! Ивана Игнатьевича! Очень всё просто. Написал мне повторно, так как письмо на ваш новый адрес, по-видимому, затерялось. Жив, здоров. Письмо на квартире. Мой помощник вручит его вам. Кстати, поезд из Саратова, если, конечно, не запоздает, прибывает через три часа. А я, извините, не совсем радушно, иду. Предписана прогулка.
Профессор Мускусный уходит.
Почтенный, знаменитый профессор вышел рано утром. Перед тем, как пойти на лекцию, и даже перед тем, как позавтракать, он должен ради здоровья, которое ему предписано беречь, должен совершить большую двухчасовую прогулку. Он идёт по маршруту, раз и навсегда выбранному. И вот ему нужно пересечь улицу. А по улице как раз против него идёт эта поющая рота молодых и крепконогих солдат.
Профессор ждёт. Он слушает песню. Сначала она мелькает в нём подобно этим розовато-золотистым облачкам, которые проносятся там, наверху, утренним ветром и поглощаются бездонным небесным пространством. Но постепенно песня сгущается внутри него, наполняет всё его тело, и тело крепчает, выпрямляется, как бы приобретая крылья. Он снимает шляпу и так стоит, устремив строгий взор на улицу, в лица этих солдат.