Мама заходит следом, садится на место, слишком сильно переживая о старшей.
Артём продолжает насмехаться, прикрывая всё это любезностью. Следит, как Света садится к Никите.
— Я ненадолго, только своих заберу…
Кто бы сомневался. Всё, не вижу смысла более слушать его. Встаю, собираясь прекратить это хотя бы разговором, только… он же ещё не наигрался, верно? Партия ещё не закончена.
Нели тянет на место, клонит голову на плечо… Нужно, как бы я не хотел, поговорить с родителями. Отец, вероятнее всего, уже в курсе — либо от деда, либо этот шут постарался.
— Ты будешь мне завтра нужна.
Улыбнулась, подняв голову.
— Только завтра?
— Отнюдь, но завтра в особенности.
Подносит ладонь к голове.
— Есть, сэр!
Вдохнул, впервые улыбнувшись. Артём сворачивает спектакль, уводит сына с едва слышным "Идём, мой мальчик". Как много у него от… Юрия Михайловича. Деда. Явно больше, чем все мы думали ранее. Хоть какая-то связь ДНК, не то, что моя не принадлежность.
Светлана долго беседует с мамой, иногда срывая тон, пытаясь доказать, что уже взрослая.
Действительно, кольцо на пальце, расстегнутая пуговица рубашки с до сих пор едва заметным красным пятнышком на изредка виднеющейся шее. Взрослая. Всё верно. Самодостаточная.
Сама разгребающая чужое желание.
Интересно, что думает Нели?
Шаг 26. Многое разрешится
RUTRA.
Закрываю за собой дверь не слишком громко, называю адрес дома родителей. Всё ещё немного привыкаю к левостороннему, чувствуя небольшой дискомфорт, даже сидя на пассажирском.
Начинаю диалог с таксистом, узнавая заодно, что интересного появилось в городе. Замечаю, что планшет окончательно посажен, и та книга про ДНК так и осталась почти не прочитанной.
Кажется, Нели поглотила все мои мысли. Кажется, я не могу не улыбаться этому.
Мужчина рядом старается не нарушать скоростной режим и вскоре беседа сходит на нет, отворачиваюсь к окну, закрывая глаза.
Голова начинает гудеть, вспыхивая белыми точками давних воспоминаний.
Я никогда не был с ними близок, мне было не дозволено возиться в библиотеке отца, но я всё равно бывал там тайком, не дозволено появляться на кухне, когда бабушка пекла пироги, но я всё равно наблюдал за ней сквозь щелку.
Всё детство делил одну комнату с братом, лишь в подростковом возрасте отвоевав отдельный угол.
Всё время я пытался воевать с ними. Со всеми. Только дед умел брать на спор и подсовывал отцовские, да и свои книги.
Возможно, сейчас я был бы рад увидеть дряблые руки и поседевшие волосы женщины, так и не признавшей меня. Возможно, я бы понял её и простил, хотя ей прощение не было необходимо.
Возможно, я бы понял маму, дорожившую "своим" местом, вкладывающую свою любовь в быт, но прячущую нежную душу за фартуком. Типичная жена ученого человека, вечно готовая на кухонные подвиги, забывающая о себе.
Возможно, сейчас я был бы иным, проявляй эти женщины хоть толику чистой открытой любви.
Возможно, брат не ревновал бы так, отбирая каждую косточку.
Возможно, отец бы… Нет, он всё равно не признает, хоть защити докторскую, хоть уйди на его должность…
С дедом проще, он… Любит.
Машина останавливается возле двухэтажного дома, расплачиваюсь, выхожу, смотря себе под ноги, достаю свой багаж, поправляю одежду и только после замечаю, как… Как… Как много здесь изменилось.
Дом, что казался нерушимым, вдруг предстал предо мною обветшалым, словно доживая, выживая… Даже солнце не красит почти сошедшие слои краски фасада, даже наличники больше не поражают.
Отец всегда гордился этим местом и… И садом, от которого остались лишь слабые тени былой красоты.
Пытаюсь преодолеть первый шаг, но стою и не улавливаю, правда ли за пять лет всё могло измениться, или эти перемены начались задолго до этого.
Может быть, во мне лишь вспыхнул образ из далёкого детства, когда родители кажутся сильными, вечными, красивыми.
Осматриваюсь, а рядом доживают всё те же соседи, напоминая, что это слишком правильный, элитно-научный район, уголок забытого "аристократа".
Интересно, как быстро мне укажут на место?
Вбегаю на поскрипывающие ступени, поражаясь каждому шагу. Сразу нахожу ключ в выемке доски под половиком, что плела ещё бабушка, открываю до сих пор тяжёлые дубовые двери.
В первый миг кажется, что в доме никого нет. Только войдя слышу слабый шум воды из кухни и стук в кабинете отца. Я пытаюсь понять, что же здесь изменилось. Но…
Не могу. Всё тот же стиль, лишь слегка обновленные вещи. Кашпо, трельяж на резных ножках, портреты этой семьи, обрамлённые слишком массивной рамой, глиняные безделушки на полках и прочая старина, напоминающая о детстве.
Деда, да и меня так тянуло в Ирландию именно поэтому — их образ так четко откликается с этим местом.
Не думал, что буду так трепетать, вернувшись туда, где вырос.
Убираю сумку с порога, разуваюсь, убирая обувь на полку, как любит мама. Шум с кухни прекращается почти сразу, и я уже пытаюсь оголить ножна былых не до конца забытых мечей, помогающих существовать здесь. Вспоминаю, как кричал отцу ещё в восемнадцать, что здесь прописан с рождения. Вспоминаю, что в двадцать он поклялся выписать отсюда, что в двадцать пять дал мне пять лет, чтобы окрепнуть. Кажется, в этом году срок истекает. Кажется, я даже помню те давние документы об их собственности, пожелтевшую домовую книгу, но…
Вздрагиваю, увидев её. Кажется, мама начала толстеть, кажется, это всё тот же фартук, кажется, она перестала закрашивать седину на некогда русых волосах, словно как и на досках фасада, оголяя ход времени.
Кажется, я взял от неё куда больше, чем думал все эти годы.
Она опасливо выглянула из кухни, вытирая сырые руки о подол. Что-то внутри дрогнуло вместе с её невинным движением вперёд. Что это, если не душа, верно?
— И..Игнат! Артур… мой… Мой чесночек.
Я впервые рвусь к ней под скрип двери на втором этаже, что ведёт прямиком в кабинет отца. Но мама вспоминает про тапочки, холодный деревянный пол, запыленный ковёр, сквозняки, деревянные окна, что ни за что не обновят на пластиковые, давая дому дышать. Кажется, что с этим домом дышат, стареют и они.
Помню, как прятался в отцовском кабинете поздними вечерами. Кажется, это было целую жизнь назад. Всё же… Путешествия помогают многое преодолеть, все пережитое — мой опыт, что в конце концов привел сюда же.
Спрашивает, только увидев…
— Это я стал ниже, или ты так вырос?
Кажется, Отец впервые торопясь ко мне забыл пенсне, что осталось, уверен, на том же столе, заваленном рукописными работами. Вижу, что это уже не впервые, но для меня это из разряда невозможного.
Кажется, так ему лучше думается. Кажется, пенсне столь же естественно ему, как и мамин фартук.
Он вдруг спешит обнять, не шикая на маму за слезы. Я пытаюсь разглядеть те глаза, из-за которых я так отстранялся, но вижу лишь их подобие. Они блекнут темными искрами, становясь нежнее и сентиментальнее, позволяя слезам застыть.
Может быть, стоит задуматься о доме здесь. Или в ином другом городе неподалёку, куда можно было бы возвращаться после.
Может быть… Нужно поговорить с ней.
Быстро отстраняется, беря себя в руки.
— Наконец-то…
***
Осознание упрямства капает вместе с подтекающим краном на кухне. Мама всё наровит накормить меня, отказываясь от любой помощи.
Разговор в кабинете отца дался сложнее, чем я думал, именно потому, что упрёков не было. Он лишь узнавал, как я провел эти пять и в принципе десять лет, а у меня вдруг не хватило слов.
Я потерялся, словно года вылетели впустую.
Но это не так, целый цикл о путешествиях в шкафу за его спиной не опишет и доли того, что было изведано. Наверное, с книгами так всегда. Любой автор совершает путь, что потом вместится лишь в пару строк.
Точнее, это далеко не только о книгах…
Отец уже не выдерживает свой график. Уже отошёл ко сну. Интересно, пару лет назад, когда он впервые позвал вернуться, он уже был в этом состоянии?