Проехав ещё немного, мы остановились, и я услышал приказ водилы: «Продвигаемся, продвигаемся, места полно!». Я окинул взглядом салон и понял, что, по мнению нашего кучера, маршрутка – луч, тянущийся в бесконечность и не имеющий конца. Будто в ней можно уместить всю планету, если придется. «Вот же алчный мудак, – подумал я, – легко ему говорить, когда сам он сидит на удобном водительском месте, где полно пространства». Ответ не заставил себя долго ждать, и я услышал пару недовольных возгласов, но то были лишь выкрики в пустоту, маленький акт неповиновения, подобный детскому непослушанию, ведь всё равно люди ещё больше утрамбовались. Они были уже настолько тесно прижаты друг к другу, что складывалось ощущение, что вот-вот образовавшаяся биомасса сольется в единый организм. Полученное таким образом пространство заняли трое новоприбывших, и тогда удовлетворенный водила вновь отправился в путь.
Ещё некоторое время я наблюдал в свой недавно созданный «видящий камень» плеяду сменяющих друг дружку панелек, пока вид за стеклом не стал странным образом меняться. Стало казаться, будто мы едем уже не по унылому муровейничному кварталу, а где-то в… пещере? И выяснилось, что мы уже вовсе не едем – мы плывём. По реке. На лодке. Действительно, маршрутка внезапно пропала, и на её месте из ниоткуда появилась лодка, у начала которой возвышалась фигура нашего водилы. Однако крайне обезображенная фигура: сгорбленная, зачахшая, исхудавшая, вся в лохмотьях и укрытая плащом – пожалуй, если бы я не знал, чья личина кроется под капюшоном, никогда бы не догадался кто или же что это. В его руках было весло, которым он и задавал вектор нашего пути. Я счёл крайне удивительным, что такой, на вид немощный, старик в одиночку управляется с судном таких размеров. Удивительным было и то, что, видимо, помимо меня никто не замечал изменения обстановки. На ком бы я ни останавливал свой взор, я наблюдал только невозмутимые лица, и даже те, кто до этого ехал стоя, держась за поручень, уже не имеющие такой возможности, (посему цепляющиеся друг за друга), оставались непоколебимыми. Несмотря на всё это, я не испугался и даже не запаниковал – напротив, раз все приняли это как должное, то принял и я. Когда вопрос с нормальностью происходящего был закрыт, я стал осматривать окрестности пещеры. Мы уверенно маневрировали мимо сталагмитов, преодолевали пороги; единственными звуками были непрекращающийся легкий шум течения и эхом проносившиеся удары капель о поверхность воды, что падали с отсыревших сталактитов. Наблюдая за рекой, я стал замечать в ней что-то необычное, будто бы некое движение, и то были не рыбы, – нет, – всматриваясь тщательнее, я увидел… разуплотнённое образование, бестелесную субстанцию, контуром напоминающую человеческий бюст с продолжавшимся протяжным… хвостом. Это нечто было глубоко в толще воды, но оно по спирали поднималось на поверхность. Я, заворожённый, не мог отвезти взгляд: чем дольше я смотрел на эту абсолютно ни на что не похожую… абстракцию, тем больше я находил её похожей на весь свой мир, пока наконец не увидел в ней себя. На меня снизошло озарение – это была душа, или же дух – пускай на этот вопрос отвечают теологи с философами – для меня важна была лишь суть. Мне захотелось кричать, поделиться со всеми в лодке своим открытием, своими мыслями, и только я собрался это сделать, как вновь оказался на своем неудобном месте, рядом с великаншей, разглядывая в микрооконце свой район, напрочь позабыв об этом происшествии.
Все мои последующие попытки уснуть оканчивались тотальным фиаско, во многом из-за того, что мужчина, занимающий место передо мной, разговаривал по телефону. Причем разговаривал так, будто он ведущий некого телешоу, и каждое его слово должно быть четким, громким, звучным, эхом проноситься по студии, резонируя с мыслями своих зрителей, и находить отклик в виде землесотрясающих аплодисментов. Однако ничего из этого не происходило, что, впрочем, только подзадоривало господина, делая его реплики всё эксцентричнее. Не знаю какие эмоции вызывало у прочих невольных слушателей данное выступление, но меня оно изрядно раздражало. Каждая попытка придаться эскапизму и уйти в себя сокрушалась под громогласным возмущением шоумена речами его собеседника (или собеседницы), вынуждая меня заняться единственным удовлетворяющим занятием – бранить его и всю его родословную. Я, начиная самыми изощренными, витиеватыми и филигранными оскорблениями и пожеланиями телесных и ментальных расправ, закончил максимально прямолинейными, пошлыми, грубыми и вульгарными ругательствами. Словно паук, я плёл свою собственную паутину мата, где сердцевиной являлся запрещенный законом квартет, а все их образования уходили на периферию. Забавно, ведь, в сущности, этот человек ничего мне не сделал, по крайне мере, ничего из того, за что требовались такие проклятия, всего лишь громко говорил по телефону, мешая мне спать, но именно это в тот момент являлось для меня самым страшным преступлением, сопоставимым, разве что, с геноцидом. Я не знал его имени, не знал его истории, не видел даже его лица, по сути, он был никем, ничем, что равносильно полному его отсутствию как индивида, но именно этот маленький никчемный человечек сейчас был предметом всех моих мыслей. Какая же сильная эмоция – гнев. Любовь, например, со временем затухает, но вот гнев, пожалуй, будет гореть всегда. Наконец послышалось долгожданное: «Всё! Раз я так сказал, значит так оно и будет!» – с последующим звуком сброса звонка. Я обрёл покой, а он снова стал никем и растворился в небытии.