Окрестные деревни и городок были расположены довольно далеко от лагеря, и это мешало осуществлению многих весьма похвальных намерений. Однажды они пошли в совхоз помогать при сборе яблок, но директор, молодой агроном, отделался от них в два счета.
— Любезные братья, — сказал он. — Я жертвую вам десять ящиков яблок, а вы взамен даете обязательство избавить нас от вашей помощи. Подпишитесь кто-нибудь вот тут. Еще возьмите себе два бидона простокваши. И не трудитесь сами тащить эти яблоки и простоквашу, наш шофер захватит, когда повезет вам овощи.
Итак, тут дело не выгорело — разумеется, из-за мальчишек. Они ведь считают, что яблоками можно только брюхо набивать да играть в Вильгельма Телля.
Потом трудолюбивые варшавяне хотели помочь милиции городка регулировать уличное движение. Но начальник милиции объяснил им, что в будни даже единственному сержанту, который загорает на главной площади, не хватает работы, а в базарные дни приезжает столько телег, что им лучше держаться подальше.
Потом они придумали водить туристов к развалинам древней башни и читать им вслух путеводитель. Карвинской, которая выучила одну страницу чуть не наизусть, посчастливилось изловить где-то целых семь штук слушателей, но тут явился конкурент, который затмил ее совершенно: из башни вышел призрак, вурдалак в красных одеждах и в маске, при ближайшем рассмотрении оказавшийся Яцеком Рахвальским. Сначала было много смеху, призрак позировал фотолюбителям, а потом пришла какая-то тетка и вежливо, но решительно отстранила их. После этого Рахвальский разгуливал в качестве вурдалака только по лагерю да один раз выступал на костре.
Вот так и увядала их инициатива, хирела на глазах. Еще они хотели ремонтировать байдарки в городском спортклубе, но их товарищеская помощь была отвергнута каким-то тяжелоатлетом в черном дамском купальнике, который сказал им: «Испаритесь, детки». Они обиделись на спортклуб, и в особенности на тяжелоатлетическую секцию, и не стали брать у них напрокат велосипеды, и не ходили туда на танцы, хотя у тяжелоатлетов был магнитофон, и пленки с битлсами.
Ну что ж, насильно мил не будешь. Они решили заняться своими внутренними делами и не пытались больше облагодетельствовать человечество. Легко пани Мареш говорить в классе: «Приносите пользу». А тут тебе ни наводнения, ни градобития, ни лесного пожара. Вот уже и уезжать скоро, а они так ни в чем себя и не проявили. Позор.
Но была одна вещь, которой они могли гордиться. Костры. На первом костре были главным образом свои, из лагеря, но потом слава о них разошлась по всей округе, и гости повалили толпами. Число артистов тоже росло, без конца репетировались танцы, хоровые песни, в лесу чуть не под каждой сосной с самого утра надрывались солисты, а гитарные струны, готовые лопнуть, держались лишь на железной воле исполнителей. Людка пела в хоре и дважды выступала в качестве конферансье на пару с Карвинской. Репертуар битлсов не пользовался особым успехом, зато все баллады варшавских окраин производили фурор — после таких песен, как «Фелек Зданкевич» или «У старого Иоськи», зрители хлопали без конца. Даже тяжелоатлеты не выдержали, пришли, и приходили потом много раз. Ставились также скетчи, «живые картины» собственного сочинения. Самой удачной была сцена, в которой выступали популярные телегерои. Эта сцена имела такой успех, что ее приходилось повторять на бис. Публика отлично знала всех героев, но привыкла видеть их порознь, а тут они выступали все вместе, и их сразу узнавали по замечательным костюмам. Труднее всего было сделать нимб для Маковского из бывшего десятого, который играл святого, но и тут нашли выход — Маковский выступил в веночке из полевых ромашек.
И все жалели, что в будущем году поедут в лагерь в другое место, а верные и благодарные зрители останутся здесь.
14
— Послезавтра в школу, — сказала Людка.
— Послезавтра, — кивнул Марек.
— Как быстро все кончилось!
— Людка, ничего не кончилось!
— Да. На будущий год поедем в лагерь?
— А может, путешествовать отправимся, автостопом.
— Чудесно! Только вот выдадут ли мне автостоповскую книжечку?
— Подождем, пока выдадут. А пока разработаем маршрут. Обдумаем все как следует.
— Автостоп!.. — мечтательно сказала Людка. — Нет. Марек, у тебя бывают просто гениальные идеи.
— Только новизной не блещут. Что ни придумываю, все, оказывается, уже придумано до меня.
Они шли от трамвайной остановки по направлению к Людкиному дому. Людка подумала, что они с Мареком здорово похожи на оперных героев, которые поют: «Скорей! Скорей! Бежим! Бежим!» — а сами все топчутся на месте.
Трудно расставаться, когда знаешь, что встретишься, может быть, только завтра. Людке очень хотелось увидеть всех — и маму, и отца, и Стефана, и Элизу, и Яцека, но она просила в письме, чтобы никто не встречал ее на вокзале. Написала, что это очень важно. Стефан, видимо, понял, почему это так важно, и запугал все семейство. Во всяком случае, на вокзал никто не пришел. Марека встречала его мама, но Марек быстро усадил ее в такси под предлогом, что в трамвае много народу. Мама улыбнулась и взяла с собой его рюкзак. Когда машина тронулась и Марек уже стоял рядом с Людкой, его мама помахала Людке рукой. Людка почувствовала, что ужасно краснеет, и притворилась, будто завязывает шнурок на кедах. Потом она сообразила, что вела себя как ребенок, но было уже поздно.
Дорога от остановки до дому была явно слишком короткой.
— Значит, сперва мы объедем Польшу.
— Всю-всю.
— Вдоль и поперек.
— А потом?
— Потом все остальное.
— Маршрут установим по глобусу.
— У меня есть атлас.
— Тот, большой?
— Да. Интересно, как они издадут Африку.
— Ага, интересно.
— То-то небось попотеют.
— Ты будешь ко мне приходить?
— Спрашиваешь. А родители?
— Они ничего. Одного только Кондзельского не переваривают.
— От него и в обморок упасть можно, кто непривычный. Он одной девчонке из палатки «Зеленые кузнечик»!» перстень купил.
— Брось!
— Ей-богу. Камень величиной с пуговицу от пальто.
— И она взяла?
— Взяла. И подарила ему ножницы.
— Классно!
— Ну! С подтекстом!
— Как же мы теперь будем? — спросила Людка. — В школе….
— Слушай, Людка, это все было по-настоящему? Ну, в лагере? И у тебя? И вообще?
— По-настоящему…
— Это главное.
— Мама стоит у окошка. — Людка помахала рукой. — Надо идти. Давай сумку.
— Мама у тебя что надо. Отошла от окна. На, возьми. Это тотем нашей палатки. — Он протянул ей вырезанного из дерева ястреба.
— А ты возьми мой на память. Сова. Символ мудрости. Я ее завоевала в соревновании. А зимой мы будем копить на автостоп.
— Насчет этого не волнуйся. Я же говорил, у нас с дедом фирма. На каникулы, во всяком случае, хватит.
— Я тоже хочу. Буду копить, чтоб не пришлось с голоду кур воровать.
— Ты об этом не беспокойся. Выбери только маршрут. А дома тебя отпустят?
— Мама, конечно, поохает немножко, но брат отпустит. Он мне доверяет. Ты первый уходи. Ну — раз, два, три…
— Нет, уходи ты первая. Может, сходим завтра в кино?
— Давай.
— Тогда я в четыре приду сюда. Я тебя еще до дерева провожу.
— Ну пошли, а то ведь мама караулит за занавеской.
— Ладно, делать нечего… До свиданья, Людка. Завтра в шестнадцать ноль-ноль.
— Всего.
— Всего.
Осень в этом году началась рано, листья тополя уже изъедены ржавой желтизной, но когда Людка подняла голову, она увидела, что даже листья сегодня особенные — совсем розовые.
