Людка улеглась на живот и начала писать в своей тетрадке, которая теперь, когда Людка вырвала страничку про Того Человека, снова стала чистой.
«Марек, это замечательно, ты настоящий мужчина. Я сидела в машине моего брата Стефана и пряталась, как могла, чтобы ты меня не заметил. Мне бы очень хотелось с тобой помириться. Я живу на берегу реки под названием Ленивец и каждый день ставлю будильник на пять утра. Ты об этом никогда не узнаешь, потому что я тебе никогда не скажу, даже если мы помиримся, но знай, что… Будильник звонит, я просыпаюсь, но делать мне нечего, и я читаю до восьми книжку или думаю, как ты там, в Варшаве, ходишь по улицам, а иногда представляю, что хожу с тобой. Знаешь, говорить я вообще-то умею, только в письменном виде не могу, так что не сердись, что я так глупо пишу, но ты ведь и сам насчет писанья не слишком. Мне теперь кажется, что я с самого начала знала то, что знаю теперь, а с Тем Человеком это была ерунда и выдумки, и все, что я говорила ему, это я говорила тебе. Но ты всегда со мной такой грубый, резкий. Теперь-то мне все равно, будь какой хочешь, я-то знаю, какой ты на самом деле. А взаимность — вещь второстепенная, я с детства так считаю; главное, что ты есть и что ты настоящий человек. Хотя мне очень грустно и вообще для таких несчастных случаев должна существовать какая-нибудь „скорая помощь“. Я жду не дождусь, когда мы наконец поедем в лагерь, хоть в озере вместе поплаваем. В лагере будут ласты и маски, мы сможем вместе нырять, даже если по-прежнему не будем разговаривать. Иногда мне кажется, что я тебе нравлюсь, а то почему же ты меня одну преследуешь и изводишь, а других девчонок нет. Но только ты гордый и боишься, как бы не отшили, а я бы тебя отшивать ни за что не стала. У меня потому такие мысли, что я два раза видела, как ты в классе на меня смотрел, когда думал, что я не вижу, а еще потому, что ты всегда мне хамишь. Как подумаю про это, у меня сердце превращается в мокрую губку. Но если ты смотрел вовсе не на меня, а на таблицу элементов, которая висит над моей головой, то тоже ничего. Хотя вообще-то не совсем ничего…»
А солнце пекло и пекло, и Людкина спина, политая водой цвета черносливового компота, изжарилась до волдырей.
12
В поезде, который вез их в лагерь, Людкиным соседом оказался Генек Курек. Людка раньше почти никогда с ним не разговаривала, потому что Генек не обладал материалистическим мировоззрением. Впрочем, он не обладал никаким мировоззрением вообще. Стефан, видимо, ошибался — ничего интересного Генек Людке не рассказал. Все остальные в купе спали, держались только они двое. Людка — потому, что не умела спать сидя, а Генек — потому, что мама дала ему с собой слишком много жратвы.
— Да выкинь ты это в окошко, сколько можно чавкать! — разозлилась в конце концов Людка.
— Мне мама велела не выбрасывать.
— Эх ты, маменькин сынок. Ну давай я выкину, и твоя совесть будет чиста. Идет?
— Давай! — обрадовался Генек, и Людка отправила в ночную темноту четыре крутых яйца.
— А может, у Яськи мало? — задумался Генек.
— Ты что, серьезно?
— Да нет. Мама дает нам всего поровну.
— Ты сообрази, голова, мы ведь приедем прямо к завтраку. Давай колбасу, — сказала Людка, которой чавканье Генека мешало смотреть в окошко, хотя ничего не было видно.
— А может, кто съест?
— Да кто станет есть, когда у каждого полный мешок еды. Может, собака какая найдет и съест.
— Это грех.
— Грех не грех, но нехорошо. Только это не наша вина, зачем нам столько напихали? Лучше бы выдали наличными.
— Ага! — загорелся Генек. — Нам пока что дали по сотне. А тебе?
— Сто двадцать, да своих была сотня. Двести двадцать.
— Порядочно.
— Мало. На месяц!
— Точно, мало, — согласился Генек. — Может, еще пришлют. Напишем, что кормят слабо.
— Ну, и приедут с чемоданом пирогов. Сраму не оберешься! Лучше написать, что обувка развалилась.
— Купят корочки на микропорочке и пришлют по почте, — возразил Генек. — Черт возьми, у Корчиковского небось сотни три, не меньше. Девчонок в кино водит.
— Кого это он в кино водит?
— Встретил Яську с Зоськой в кино «Муранов» и…
— …«и» — чего икаешь, заика?
— И ничего. Они себе купили билеты, он себе, и пошли.
— Вот дурак! Ты же говоришь, он их повел.
— Это я просто так.