Это было долгое ковыляние вверх по все более крутому пути. Но в конце концов я набрел на тропу, и это облегчило задачу. Я упорно тащился вверх под теперь уже знакомыми небесами, определив себе не сбавлять темпа и преодолеть горы к утру. Пока я шел, мои одежды трансформировались в соответствии с тенью — штаны и куртка из грубой хэбэшки, ну а мокрый плащ стал сухим серапе.[7] Рядом я услышал сову, а далеко снизу и сзади донеслось то, что вполне могло быть койотовым «йип-йип-уау». Эти признаки знакомых мест заставили меня ощутить некую безопасность, изгнать мелкие капли отчаянья, оставшиеся от бегства.
Где-то часом позже я поддался искушению чуть-чуть поиграть с Тенью. Не так уж невозможно, чтобы в этих холмах бродил заблудившийся конь, и, конечно же, я нашел его. Спустя минут десять, потраченных на то, чтобы свести дружбу с конем, я ехал верхом без седла и теперь двигался к вершине более подобающим образом. Ветер сыпал иней на дорогу. Взошла луна и посеребрила ее, расцветив искрами.
Если кратко: я ехал всю ночь, миновав гребень и продолжая путь вниз до самого рассвета. Пока я спускался, гора подо мной стала более обширной, что было неплохо, если учитывать работу в минувшие часы. На склоне все было зеленым и разделено опрятными шоссе, перемежавшимися случайными жилищами. Следовательно, все шло в соответствии с моими желаниями.
Раннее утро. Я находился у подножия холмов, и мой «деним» превратился в хаки и яркую рубашку. Через спину коня была перекинута легкая спортивная куртка. На огромной высоте, соединяя горизонты, протыкал дыры в воздухе реактивный лайнер. Вокруг меня пели птицы, а день был солнечный и тихий.
И тогда я снова услышал, как произносят мое имя, и еще раз ощутил касание Козыря. Я натянул поводья и отозвался:
— Да?
Это был Джулиэн.
— Рэндом, где ты? — спросил он.
— Довольно далеко от Янтаря, — ответил я. — А что?
— Кто-нибудь еще стыковался с тобой?
— Не то чтобы недавно, — сказал я. — Но некто делал попытку перехватить меня вчера. Хотя я был занят и не мог отозваться.
— Это был я, — сказал Джулиэн. — У нас здесь такие дела, что тебе лучше бы знать о них.
— Где ты? — спросил я.
— В Янтаре. И тут много чего произошло.
— Например?
— Необычно надолго исчез Папа. Никто не знает куда.
— Он это и раньше проделывал.
— Но составляя инструкции и оставляя поручения. В прошлые разы он всегда обеспечивал их.
— Верно, — сказал я. — Но как долго «надолго»?
— Уже больше года. Ты вообще-то осведомлен об этом?
— Я знал, что он исчез. Джерард когда-то говорил про это.
— Тогда добавь к этому «когда-то» время, которое минуло.
— Меня посетила забавная мысль. Как же вы управлялись?
— В том-то и дело. Мы просто решали проблемы по мере их поступления. Джерард и Кэйн все равно по Папиному приказу вели дела по флоту. Решения они принимали и без него. Я вновь подрядился патрулировать в Ардене. Но нет центральной власти, чтобы вершить суд, принимать политические решения, говорить от имени Янтаря.
— Итак, нам нужен регент. Полагаю, для этого следует раскинуть карты.
— Не так все просто. Мы думаем, что Папа мертв.
— Мертв? Почему? Как?
— Мы пытались отыскать его по Козырю. Мы пытаемся каждый день уже полгода. И ничего. Что скажешь?
Я мотнул головой.
— Возможно, он мертв, — сказал я. — Ты полагаешь, на что-то он там напоролся. Но все же не исключена возможность, что он в некоем затруднительном положении… скажем, в плену.
— Камера не остановит Козырь. Ничто не остановит. Он позвал бы на помощь в тот же миг, как только мы вышли бы на контакт.
— Против этого не попрешь, — сказал я. Но подумал о Брэнде, как только произнес эти слова. — Может, Папа нарочно сопротивляется контакту.
— Чего ради?
— Понятия не имею, но — возможно. Ты знаешь, как он скрытен в некоторых вопросах.
— Нет, — сказал Джулиэн, — не сходится. Он оставил бы какие-нибудь инструкции к действию, хотя бы по линии наследования.
— Ну, что бы там ни случилось и по каким бы там ни было причинам, что вы намерены делать сейчас?
— Кому-то придется занять трон, — сказал он.
Я, конечно, видел, как эта мысль красной нитью проходит через весь диалог: возможность, которая, как казалось, не придет никогда.