Сейчас Валику, считай, уже взрослому, тяжело вернуться в то детское, полное ненависти к Иосифу Кучинскому состояние души, чтобы самого себя понять. И, пожалуй, жизнь проживешь, а не поймешь. И кто знает, что сейчас было бы с ним, если бы тетка Катя не остановила, а наоборот, подтолкнула: «Бей его, Валичек, бей!..» Каким бы вырос?
Не ему судить других. Вот помнит он случай, когда парни, правда, тогда уже почти сегодняшние его ровесники, набросились на такого же старика, как Иосиф...
В Дубосне это случилось. Отсидел тот старик свое, вернулся в деревню. Люди говорили, что мало ему присудили. В Гуде не уточняли, действительно ли полицаем был (хотя вряд ли, пожилой), то ли просто помогал им. Во всяком случае, человек нехороший, если судили.
Вернулся. На людей волком смотрел. Жена его сразу после войны ушла из деревни. Привел с собой какую-то горемычную одинокую женщину. Бил ее, в синяках ходила. Пил и бил. Однажды так издевался над ней, что соседские подростки, они на улице были, услышав, как она кричит, забежали во двор, оттянули его от женщины да чем-то стукнули по голове.
Голосили матери, руки заламывали, но ничего не могли сделать: забрала милиция ребят. Женщина кричала: «Детки-детки!.. Зачем же вы так сделали?.. Пусть бы он лучше меня убил, а вы его двор миновали...» Люди шептались, кровь у него на руках еще с войны не высохла. Он и этих детей тогда ни за что ни про что бил. Вот и получил свое. Но как быть родителям тех ребят, что убили Семена? (Так того звали.).
«Не детям надо было его судить, — говорил дед Ефим. — А если так получилось, то теперь надо судить тех, которые Семена ненадолго за решетку отправили. И если у них есть совесть, так пусть сами себя и судят, а не детей».
Мудрено сказал, сразу не поймешь, Савелий даже пальцем старику погрозил да шепнул: «Молчи, Ефим Михайлович, кому кого судить — не наше дело. Судят по закону, и не всегда по совести».
И еще помнится, через некоторое время спросил старик у Савелия, знает ли тот, что с парнями из Дубосны, которые прибили полицая. Сморщился Савелий, резко махнул рукой: «И не спрашивай!..»
Вспомнилось сейчас это Валику, встревожило. Иосифа с Семеном он не сравнивал. Кучинский никому зла не чинил, но как тогда понять, почему люди так долго считали его плохим человеком? За сына мстили: ты его на свет пустил, ты... Савелий говорил, власть считает старика ни в чем не виноватым перед ней. Так то власть, а люди есть люди. Вот где открывается сказанное дедом Иосифом и сказанное ему в ответ Савелием. Оказывается, «судят по закону, и не всегда по совести». Получается, если есть срок действия закона, а он есть, так и есть срок действия совести. Действительно мудрено. Валик вчера наконец-то понял, что простили односельчане Кучинского, понял, когда дед Ефим сказал, что поплывет к Иосифу.
Иногда Валику очень хочется разобраться во всех тонкостях человеческих отношений, во всем, что слышит и видит вокруг себя. Особенно в том, что касается деда Ефима и деда Иосифа. Многое непонятно в судьбах этих людей, которые когда-то в молодости дружили, а потом, еще до войны, разошлись. Должна же быть какая-то причина. Почему врагами стали после войны — так это понятно. Но вот что важно: чтобы ни было между ними, кто бы из них ни был виноват в том, что стали врагами, дед Ефим, услышав, что тому очень плохо, отбросил все и поспешил на помощь.
И вот плывут на неизвестный Валику хутор Кошара, чтобы забрать оттуда Кучинского. И как понимает Валик, тот сам в Гуду не вернется, хотя и немощен, и живет в одиночестве. Торопятся. А коль плывут спасать того, кого еще недавно считали врагом, значит, знает дед Ефим, знают люди о нем нечто такое, что вызывает к нему не просто сочувствие, а желание помочь, забыв все распри. Но в сочувствии нуждается и сам дед Ефим: столько лет ждет сыновей с войны, а их все нет и нет. И пусть жестоко так думать, но придут ли? И не важно, что сочувствие здесь иное, важно, что и то, и другое требует участия других в этих разных человеческих судьбах.
Сочувствуют Кучинскому: «Плывите!..» Сочувствуют Ефиму: «Придут.» А верят ли искренне, что придут?..
Конечно, всем хочется, чтобы пришли, и Валику — тоже. Как же хочется, чтобы старик дождался своих сыновей!.. И никто не знает, что на душе у деда Ефима все эти семь лет, как закончилась война. И неизвестно, что сейчас у него на душе, когда подплывают к Страже, где, как считает участковый Савелий Косманович, в начале войны могли быть сыновья Ефима Михайловича Боровца.
Вон на левом берегу уже видна лужайка, о которой говорил старик. Видны остатки мостика, а также — что-то почерневшее, похожее то ли на шалаш, то ли на груду валежника, и чуть дальше от него угадывается уходящая в лес заросшая молодняком тропинка.