Новый разрыв снаряда прервал его разглагольствования.
Тут отец Баталье вскочил, стал диким голосом звать инспектора артиллерии ризничего Галофра и кричать, что сейчас они вдвоем откроют огонь по неприятелю из чугунной пушки.
— А я вам строго-настрого запрещаю! — завопил Тартарен. — Это безумие!.. Держите его!.. Не пускайте!..
Торкбьо и Галофр, подхватив святого отца под руки, пригнули его к земле, и как раз в эту минуту из корабельного орудия вылетел третий снаряд и опять в направлении флага. Очевидно, цвета тарасконского национального флага раздражали моряков.
Тартарен это понял. И еще он понял, что если флаг убрать, то обстрел прекратится.
— Спустите флаг, черт побери! — заорал он во всю силу легких.
И тогда закричали все:
— Спустите флаг!.. Да спустите же флаг!..
Флаг, однако, реял по-прежнему — ни военные, ни штатские не отваживались на столь опасное дело.
И опять девица Альрик подала пример самоотверженности.
Она «взгромоздилась» на крышу и сняла злополучный флаг.
Только после этого корабль перестал обстреливать остров.
Немного погодя от судна отделились две шлюпки со сверкавшими оружием солдатами, и гребцы, мерно, по-военному, взмахивая длинными веслами, стали грести к берегу.
Когда они подошли ближе, островитяне разглядели, что на корме, над пенистою струей, развевается английский флаг.
До берега англичанам было еще далеко, и Тартарен успел встать, счистить грязь, приставшую к его одежде, послать за орденской лентой и второпях надеть ее поверх зеленой со стальным отливом куртки.
Когда обе шлюпки причалили, вид у него был уже вполне губернаторский.
Первым выпрыгнул из шлюпки надменный английский офицер в надетой набекрень треуголке, а вслед за тем на берегу выстроился целый десант моряков в бескозырках, на которых было написано «Томагавк».
Тартарен ждал их, выпятив для пущей важности нижнюю губу, как это он делал в особо торжественные минуты; справа от него стоял отец Баталье, слева — Бранкебальм.
Экскурбаньес, бросив своих соотечественников, побежал навстречу англичанам и уже готов был пуститься в пляс перед победителями.
Но офицер ее величества, не обращая внимания на этого паяца, подошел вплотную к Тартарену и спросил по-английски:
— Какой вы национальности?
Бранкебальм, понимавший английскую речь, ответил на том же языке:
— Тарасконской.
Офицер, услышав название, которого ему не приходилось встречать ни на одной морской карте, выкатил свои круглые, как блюдца, глаза и спросил еще более дерзким тоном:
— Что вы делаете на этом острове? По какому праву вы его занимаете?
Бранкебальм перевел его вопрос Тартарену, и тот велел ответить так:
— Передайте ему, Цицерон, что это наш остров, что нам его уступил король Негонко и что у нас имеется купчая крепость, составленная по всей форме.
Бранкебальму не было никакого смысла продолжать играть роль переводчика. Англичанин обратился к губернатору и на прекрасном французском языке переспросил:
— Негонко? В первый раз слышу… Нет такого короля Негонко.
Тартарен отдал распоряжение немедленно разыскать своего тестя-короля и привести сюда.
А пока что он предложил английскому офицеру пройти в Правление и ознакомиться с документами.
Офицер согласился и проследовал за ним, а шлюпку оставил под охраной моряков, приставивших ружья к ноге и примкнувших штыки. И какие штыки! Сверкающие и до того острые, что при взгляде на них по спине начинали бегать мурашки.
— Спокойствие, дети мои, спокойствие! — на ходу бормотал Тартарен.
Никто, собственно, не нуждался в подобного рода совете, за исключением, впрочем, отца Баталье, который все еще кипятился. Но за ним следили.
— Если вы не уйметесь, ваше преподобие, я вас свяжу! — обезумев от страха, твердил Экскурбаньес.
А в это время шли безуспешные поиски короля Негонко, всюду раздавались призывавшие его голоса. Наконец кто-то из ратников обнаружил его на складе — король надышался запахом чеснока и деревянного масла, упился спиртом, почти весь запас которого он влил в свою утробу, и теперь мирно храпел между двумя бочками.
В таком виде, грязный, вонючий, предстал он перед губернатором, но толку от него так и не добились.
Тогда Тартарен огласил купчую крепость, а затем показал крестик, который его величество поставил вместо подписи, государственную печать и подписи виднейших должностных лиц колонии.