Я принес два кожаных мешка к небольшому хребту, который отмечал северную границу моего поместья. Да, моего поместья. Фифхэден – вот как оно называлось. Этими землями король Альфред вознаградил меня за службу, которую я сослужил ему у Этандуна, где на длинном зеленом холме мы разбили армию датчан. То была славная схватка: «стена щитов» против «стены щитов», и тогда Альфред снова показал себя королем, и датчане были разбиты, а Уэссекс спасен. И, осмелюсь сказать, тогда я сражался лучше, чем большинство других воинов.
В той битве погибли моя возлюбленная и мой друг, а я сам получил удар копьем в правое бедро, и наградой за все это стал Фифхэден. «Пять Шкур» – вот что значило это название. Да уж, «Пять Шкур»! В моих новых владениях едва-едва могли сводить концы с концами четыре семьи рабов, которые пахали землю, пасли овец и ловили рыбу в реке Кенет.
Другие воины получили громадные поместья, а Церковь так и вовсе вознаградили богатыми лесными угодьями и пастбищами, полными сочной травы, мне же достались жалкие «Пять Шкур». Я ненавидел Альфреда, этого жалкого, набожного, скупого короля, который не доверял мне, потому что я не был христианином, потому что я был северянином, а заодно и потому, что я вернул ему его королевство в битве при Этандуне. И в награду за это он дал мне Фифхэден. Вот ублюдок!
Так вот, я принес два мешка к небольшому хребту, траву на котором ощипали овцы. Хребет усеивали огромные валуны; месяц, время от времени вырываясь из-за облаков, окрашивал их сияющим белым цветом. Я присел на корточки рядом с одним из этих громадных камней, и Хильда опустилась рядом со мной на колени.
В ту пору Хильда была моей женщиной. Раньше она была монахиней в Сиппанхамме, но датчане взяли этот город и надругались над ней. Теперь она жила со мной. Иногда ночью я слышал, как она молится, и ее молитвы были полны слез и отчаяния. Я считал, что в конце концов Хильда вернется к своему Богу, но пока что она находила убежище в моих объятиях.
– Чего мы ждем? – спросила она.
Я приложил палец к губам, призывая к молчанию.
Хильда была красива: удлиненное лицо, большие глаза и золотистые волосы, спрятанные сейчас под обрывком шарфа. По моему разумению, она лишь зря теряла время, живя в монастыре. Альфред, конечно, хотел, чтобы молодая женщина туда вернулась. Вот почему я позволил ей остаться со мной. Чтобы позлить короля. Этого ублюдка!
Я выжидал, желая убедиться, что за нами никто не наблюдает. Вообще-то, вряд ли за нами кто-нибудь следил, потому что людям не нравится покидать дома́ ночью, когда по земле бродят порождения ужаса.
Хильда вцепилась в свой крест, но мне в темноте было хорошо и уютно. Еще в детстве я приучил себя любить ночь. Я был скедугенганом, Движущейся Тенью, одной из тех тварей, которых боятся люди.
Я ждал долго, но наконец убедился, что на низком хребте никого больше нет. Тогда я вытащил Осиное Жало, свой короткий меч, вырезал им квадратный кусок дерна и отложил в сторону. Затем выкопал яму, ссыпав землю в свой плащ. Лезвие все время натыкалось на мел и кремни, и я знал, что на Осином Жале останутся зазубрины, но продолжал копать, пока не сделал в земле углубление, достаточное, чтобы похоронить младенца.
Мы с Хильдой положили в эту яму два мешка. В них лежали мои сбережения – серебро и золото, и у меня не было ни малейшего желания оказаться похороненным вместе с ними. Я также владел «Пятью Шкурами», двумя мечами, кольчугой, щитом, шлемом, лошадью и красивой худощавой монахиней, но, поскольку у меня не было воинов, способных защитить мое имущество, сокровища пришлось спрятать. Я оставил себе только несколько серебряных монет, а остальное доверил земле, и мы засыпали захоронку, хорошенько утоптали землю, а потом вернули на место вырезанный кусок дерна.
Я подождал, пока месяц не выплывет из-за облака, потом осмотрел дерн: прекрасно, никто и не заподозрит, что здесь недавно потревожили землю. Я запомнил место, мысленно привязав его к расположенным неподалеку валунам. Однажды, когда у меня будет возможность защитить свои сокровища, я обязательно вернусь за ними.
Хильда пристально смотрела на «могилу», скрывшую мои сбережения.
– Альфред говорит, что ты должен оставаться здесь, – сказала она.
– Альфред может помочиться себе в глотку, – ответил я. – И надеюсь, этот ублюдок подавится и сдохнет.
Вообще-то, ему вряд ли была суждена долгая жизнь, уж очень он был болезненный. Королю исполнилось всего двадцать девять, он был на восемь лет старше меня, но выглядел на все пятьдесят, и я сомневался, что этот человек протянет больше двух-трех лет. Альфред вечно жаловался на боли в животе, или бегал в сортир, или дрожал от лихорадки.