A сейчас, полагаю, я слишком стар, чтобы умереть в битве, и поэтому жизнь бесцельно вытекает из меня капля за каплей. «Wyrd bið ful aræd», – говорим мы, и это правда. От судьбы не уйдешь.
И Текилю судьбой была предназначена смерть. Он сражался, вооруженный мечом и щитом, а еще я вернул ему кольчугу, поэтому никто не мог сказать, что бой был неравным. Сам я сражался вообще без доспехов. И без щита. Я был самоуверен и сознавал, что на меня смотрит Гизела, и мысленно посвящал этот бой ей.
Поединок едва ли продлился одну минуту, несмотря на то что я слегка прихрамывал с тех пор, как при Этандуне в мое правое бедро воткнулось копье, но хромота не делала меня медлительным.
Текиль стремительно ринулся на меня, надеясь сбить с ног щитом, а потом изрубить мечом, но я умело развернул его – и продолжил свое движение. Секрет победы в сражении на мечах как раз и заключается в том, чтобы продолжать двигаться. В том, чтобы танцевать. В «стене щитов» человек не может двигаться, только делать выпад вперед и бить, и рубить, и высоко держать щит, но внутри круга из орешниковых ветвей твоя жизнь зависит от подвижности и грациозности. Заставь противника отвечать на твои движения, не давай ему сохранить равновесие! И Текиль теперь двигался медленно, потому что был в кольчуге, а я – без доспехов. Но даже в доспехах я всегда оставался проворным, и у него не было шансов сравняться со мной в быстроте.
Он снова бросился на меня, и я пропустил его мимо, а потом сделал смертельный замах. Противник уже разворачивался ко мне лицом. Но я оказался быстрее, и Вздох Змея угодил ему в шею, как раз над краем кольчуги. Поскольку Текиль был без шлема, клинок сломал ему позвонки, и он рухнул в пыль.
Я убил его быстро, и он отправился в пиршественный зал мертвых, где когда-нибудь поприветствует меня.
Толпа зааплодировала. Я думаю, что зрители из числа саксов предпочли бы, чтобы пленников сожгли или истоптали лошадьми, но среди них было немало таких, которые ценили работу меча, – и они хлопали мне.
Гизела мне улыбалась.
Хильда не наблюдала за поединком. Она стояла с краю толпы с отцом Виллибальдом. Эти двое проводили долгие часы в разговорах, и я знал, что они беседуют о христианстве, но это меня не касалось.
Следующие два пленника были в ужасе. Текиль был их главарем, человеком, который ведет остальных, потому что он лучший боец, и в его внезапной смерти они увидели собственную участь. Ни один из них даже не дрался по-настоящему. Вместо того чтобы напасть на меня, оба лишь пытались защищаться, и второй пленник оказался достаточно умелым, чтобы парировать мои удары снова и снова, пока я не сделал широкий выпад. Он вскинул щит, и я пнул его в лодыжку, сбив с ног. Толпа разразилась приветственными криками, когда он умер.
Теперь в живых остался только мальчик Ситрик. Монахи, которые хотели повесить датчан, а теперь бесстыдно веселились при виде их бесславной смерти, втолкнули его в круг из ветвей орешника, и я увидел, что Ситрик даже не умеет держать меч, щит для него – всего лишь обуза. До его смерти оставалось одно биение сердца, убить мальчишку для меня было не труднее, чем прихлопнуть муху. Он тоже понял это и заплакал.
Мне требовалось восемь голов. У меня было только семь. Я уставился на мальчика, и тот не смог выдержать моего взгляда. Он отвел глаза в сторону и увидел кровавые полосы на земле – на том месте, где тела трех его убитых соплеменников оттащили прочь. Он упал на колени. Толпа начала глумиться. Монахи кричали, чтобы я его убил. Вместо этого я ждал, желая увидеть, что будет делать Ситрик, – и увидел, что он отчаянно превозмогает свой страх. Я видел, как мальчишка делает над собой усилие, чтобы прекратить реветь, справиться с дыханием, подчинить себе трясущиеся ноги и встать. Он поднял щит, шмыгнул носом и посмотрел мне в глаза.
Я показал на его меч, и он послушно поднял его, чтобы умереть, как подобает мужчине.
На его лбу, в том месте, где я ударил его рабскими кандалами, красовались багровые струпья.
– Как звали твою мать? – спросил я.
Он уставился на меня, словно лишившись дара речи. Монахи вопили, требуя его смерти.