Потери персов были ужасающие, одна треть элитной гвардии вышла из строя. Из спартанцев по-прежнему ни один не был даже сколько-нибудь серьёзно ранен. Потери остальных греков были также не велики.
Это был самый страшный день в жизни Ксеркса. Он терял уверенность на глазах. Демарат заметил, как он весь побледнел, лишился аппетита и был близок к унынию. В этот вечер царь не позвал его к себе. Вид спартанцев — даже друзей — был для него сегодня невыносим.
На следующий день у Ксеркса пропала охота смотреть на сраженье, трон убрали под весёлое улюлюканье греков.
Ещё один день не принёс никакого результата. Опять те же ужасные потери персов, и непоколебимое сопротивление греков. Прошёл ещё один день...
До Ксеркса стало доходить, что он попал в опасную западню, которую, что обидно, сам себе соорудил. Не было никакой возможности прорваться через ущелье. Это он уже понял. Зажатый в теснинах, он мог простоять здесь с тем же успехом год, и всё бы осталось по-прежнему. Тут ещё ему донесли, что во время случившейся прошлой ночью бури флот его сильно пострадал возле Артемиссия. Триста кораблей погибло, и тридцать было захвачено греками. Так что надежда высадиться на берегу в ближайшие дни и ударить спартанцам в тыл растаяла.
Что-то надо было предпринять. Ксеркс оказался в глупейшем положении, когда он ничего не мог изменить, несмотря на всё своё могущество. Триста спартанцев стояли у него на пути, и он ничего не мог с этим поделать. Предаваясь этим мрачным размышлениям, он не слышал, как его уже несколько раз окликает слуга.
- Повелитель!
Ксеркс наконец очнулся.
- Чего тебе?
- Тут к тебе пришёл один малиец, он говорит, что знает, как тебе помочь.
- Малиец? Мне помочь? О чём ты? Что за чушь ты несёшь? На что мне нужен какой-то малиец?
- Он знает, как можно справиться с Леонидом.
- Какой-то малиец будет меня учить, как мне воевать! Впрочем, как знать... Надо послушать его. Привести его! И позови Артабана, Мардония, Гидарна и моих советников, пусть они тоже послушают.
Ксеркс воссел на свой золочёный походный трон, вскоре собрались персидские военачальники. Ввели малийца. Среди блистающей золотом и драгоценными одеждами персидской знати убогий пастух, одетый в козьи шкуры, смотрелся совершенно неуместно. Стража, не церемонясь, бросила его на колени перед троном. Слуги поспешно зажгли бронзовые чаши с благовониями, чтобы грубый недостойный запах, исходящий от пастуха, не коснулся ноздрей царя.
- Я Эфиальт, сын Евридема, малиец, — представился вошедший, — я ненавижу греков и потому хочу предать Леонида в твои руки.
- За что же ты их так ненавидишь?
- Это старая история. С тех пор как нам, малийцам, пришлось покориться фессалийцам, остальные греки нас презирают, как рабов. О, как я хочу, чтобы они изведали ту же участь на себе, за которую презирали нас.
- И как же ты собираешься предать нам в руки Леонида?
- Я знаю верхнюю козью трону в обход горы. Я проведу вас в тыл к спартанцам.
- Есть верхняя тропа?
- Да, она крутая, но по одному можно пройти без риска.
- Я полагаю, твоя ненависть не бескорыстна? — предположил Ксеркс — И ты захочешь вознаграждение за свою помощь. Скажи, чего ты хочешь?
- Того, чего желают все, друга, который тебя никогда не обманет и с которым ты для всех становишься хорош, единственное, чем стоит дорожить в этой жизни.
- О чём это ты толкуешь, малиец, не пойму? Кажется, ты сейчас заговоришь стихами.
- Я говорю о золоте. Я хочу много, много золота.
- Отсыпьте ему золотых дариков столько, сколько он может унести, — распорядился Ксеркс. — Гидарн, возьми своих «бессмертных » и нынче же ночью отправляйся в путь. На рассвете мы ударим с двух сторон и покончим, наконец, с Леонидом, — расплываясь в зловещей улыбке, сказал Ксеркс.
Ночь была, как никогда, звёздная и тихая. Полумесяц луны освещал мирную картину греческого лагеря. Всё здесь было чисто убрано. Никаких следов недавней битвы. Тяжелораненых отправили в Альпены. Поэтому тишину ночи не нарушали стоны и крики раненых.