Она выпрямилась, сняла куртку, положила ее в сумку и вновь содрогнулась от страха. Сверху, рядом с мадленками, она увидела бумажник Индейца. Если сосед вдруг скажет: "Таможенная служба Франции, предъявите багаж", — готово, ее песенка спета. Или таможня Германии, Бельгии — все равно.
Насколько можно небрежнее она встала, сказала: "Простите", изобразив что-то вроде улыбки, и пошла в конец коридора. Снова закрылась. Дикость какая-то, подумала она, беглец чувствует себя на свободе, только запершись в туалете.
Она потратила не больше минуты на то, чтобы изучить содержимое бумажника. Купюры, много купюр — она не стала считать. Из документов — лишь водительские права на имя Пьера-Мари Мерсье, и у Лу тут же возникло убеждение, что имя это не настоящее. На правах была фотография Индейца, но слишком новая для старых прав, слишком белая и слишком черная. И кроме того, в любом случае Индеец не мог быть Пьером-Мари. Его не могли так звать. Тем более Пьер-Мари Мерсье.
Лу вынула водительские права неизвестного покойника из потускневшей пластиковой обложки, нагнулась над унитазом и разорвала их на крошечные кусочки. Она чуть не заплакала, разрывая на четыре части фотографию. К счастью, сказала она себе, прошли те времена, когда вода сливалась прямо на рельсы. Даже в вагоне старого образца. Все, покончено с этим острым взглядом, с этой маской ирокеза. Конец, подчистую.
Она порылась в сумке, рассмотрела все вещи Индейца, которые забрала с собой. Ключи тоже могут послужить уликой, ключи от "пежо" и от той хаты. И черные часы. И пачка "Житан", и зажигалка — на них уйма отпечатков пальцев.
Она прошла еще два вагона, пока не дошла до спальных мест. В середине коридора она приоткрыла окно и вышвырнула ключи в темноту. Самая главная улика. Вроде никого рядом нет, все, наверно, спят. Лу выбросила также обложку от водительских прав, часы, сигареты, зажигалку. Она замерзла и почти услышала рядом голос испанца с газетой: "Что, дышим воздухом? Любуемся пейзажем?"
Покоя не будет, говорила она себе, все время начеку, вечное подполье. Без конца просчитывать, предупреждать опасность и опережать ее. Всегда наготове, днем и ночью. Из последних сил.
Она вернулась в свое купе, избегая встречаться взглядом с соседом, который по-прежнему делал вид, что читает газету, и снова пристроилась спать, как мамаша с детьми. Нет, это ясно как день, его не могли звать Пьер-Мари. Такое имя могли носить Ивон или Ренан, в их семействе сплошные Жан-Мари и Эрве-Мари, есть и дедушка Мари-Пьер, и дядя Мари-Армель.
Парень, которому нечего было терять, — только это Лу и знает о нем. И который решился потерять все, до последнего. Отрезать себе путь назад — это единственное, чем он тешил себя.
Сколько ему лет? Трудно сказать. Где-то за сорок, не меньше, хотя выглядел он моложе. Наверно, потому, что был худой, мускулистый, хоть сила и не бросалась в глаза.
Злой? Да нет, скорее холодный, чем злой. Скорее желчный.
Лу почувствовала движение воздуха на руке и открыла глаза. Испанец стоял над ней.
— Я хотел только узнать по вашим часам, сколько времени, — сказал он. — Не беспокойтесь, я уже увидел. Мои часы остановились, а мне надо выйти в Нанси. Я, похоже, заснул. Но все хорошо, сейчас половина четвертого, мы еще не проехали Туль. Простите, я вас разбудил.
Он снова сел. Лу проспала три часа кряду, не заметив, что дорожная сумка соскользнула на пол. Она проснулась только в Коммерси.
Когда поезд остановился в Туле, она встала. С огромным трудом заставила себя, проходя мимо, сказать испанцу: "Счастливо доехать". Она ожидала услышать что-нибудь вроде: "Для вас путешествие закончилось, мадемуазель", но нет: "Спасибо, — ответил мужчина, — вам повезло, вы уже приехали".
Лу увидела, что еще двое пассажиров, как и она, выходят в Туле. Как называются здешние жители, тульянцы? Она знала, который час — без четверти четыре, но все-таки подняла глаза, посмотрела на вокзальные часы, висевшие над закрытыми кассами, и со всей отчетливостью поняла: в это время невозможно выйти в незнакомом городе и остаться незамеченной.
Она приглядела себе скамейку в углу. Но свет стал гаснуть, послышался звон ключей, очевидно, вокзал закрывался. Она вышла в ночь. Нужно найти комнату, где-нибудь скрыться, запереть за собой дверь.
Рядом с автостоянкой на привокзальной площади она не заметила ни одной гостиницы. Несколько минут она шла куда глаза глядят, миновала отель "Европа", явно закрытый, и начала уже думать, что ей так и придется бродить до утра, как вдруг обнаружила более гостеприимное заведение. "Комнаты в любое время" — написано было на картонке, висевшей на гвозде около двери.