– Ну-ка? – Илья предвкушал новую увлекательную небылицу.
– Вот тебе мама в детстве говорила, что нельзя незнакомцам дверь открывать, когда дома один?
Илья задумался, почесал подбородок.
– Не помню такого. У нас двор дружный был, мы даже двери не всегда запирали. И ключ запасной под коврик прятали.
– А тут не так. Квартал тридцать с гаком лет назад построили – и уже с тех пор родители детям говорили: остаёшься, мол, дома один – никогда не открывай дверь; у нас ключи есть – мы сами откроем; будут звонить-стучать – даже не подходи, сиди тихо. Откуда оно пошло – никто не знает. Вот, к примеру, какая история приключилась что-то лет пять-шесть назад.
Никому не открывай!
Стояла снежная, трескучая зима. Крыши, деревья, тротуары – всё покрылось хрустящей голубоватой корочкой. Румяное морозное солнце било в глаза. Детишки ходили в школу, а после смены и по выходным резвились на горке в овраге под мостом – скатывались на санках, покрышках, играли в снежки, лепили крепости.
Кроме Витеньки.
Первоклассник Витенька часто болел.
Был он, справедливости ради сказать, не совсем первоклассник. В «нулёвке». Это что-то вроде самой старшей группы детсада, но уже с полной учебной программой первого класса школы.
Жил Витенька в нашем доме, в соседнем подъезде. Ходил в «нулёвку» вот в этот самый садик, что напротив. Болел он, как я уже говорил, часто и сильно. То острое отравление, то краснуха с температурой под сорок, то ещё какая напасть.
Так и в тот раз приключилось. Отец на работу ушёл, братика в ясельную группу отвели, мама на кухне да по хозяйству занималась. А Витенька температурил, сидел укутанный в сорок одёжек у окошка. Смотрел в окна напротив, как его класс учится письму, чтению, арифметике. Как Галина Игоревна по-птичьи размахивает руками у доски, бойко строчит мелом, что-то объясняет, ходит вдоль рядов. Витенька даже будто бы интонации её улавливал.
В полдень мама сказала Витеньке: «Сынок, я в аптеку. Бегом, туда и обратно, – и добавила, как всегда: – Никому не открывай!» Сын, хоть уже по статусу и школьник, дома один оставаться побаивался. Если мамы дольше часа не было, его одолевали мысли, что с ней случилось плохое.
Ох уж эта чернуха, что по ящику крутят день и ночь! Вся эта «Криминальная Россия» и прочее. Конечно, ребёнок насмотрится – будет бояться. Да и что у нас щас везде обсуждают? Убийства, изнасилования, грабежи, наркотики, продажу людей на органы… Ельцина пьяного опять же. Демократов.
Мерзость, кругом мерзость! Раньше хоть свободы и не было, зато порядок. А на кой чёрт она нужна эта свобода, если народ ею распорядиться толком не может, а?..
Ну ладно, эт я в лирику ударился.
Вернёмся к Витеньке.
Остался мальчик дома один. Сел было за уроки. Мама когда младшенького из ясельной группы забирала, забегала в «нулёвку» взять у Галины Игоревны домашнее задание. Чтоб Витенька не филонил. Болезнь болезнью, а учёбу никто не отменял.
Делал-делал.
Делал.
Так увлёкся, решая задачки по арифметике, что совсем потерял счёт времени.
На окошко уселся толстощёкий-толстобокий красногрудый снегирь. Стал мальчика разглядывать. Клюнул пару раз в стекло. Витенька отвлёкся от циферок в тетрадке, засмотрелся, как птичка с круглым красным брюшком уморительно вертит головкой.
Ему стало чуть-чуть грустно. Снегирь, наверное, кушать хотел. Галина Игоревна как-то раз говорила, что птичкам даже в мороз тепло, если они сытые. И пообещала, что совсем скоро ребята все вместе на уроке труда будут мастерить кормушки. Наверное, тот урок уже прошёл. А Витя заболел и не смастерил для птичек кормушку, не повесил её за окном.
Снегирь вспорхнул и улетел.
И тут Витя подумал: что-то мамы долго нету; уже целый час, наверное.
На самом деле мамы не было всего полчаса, но за временем-то мальчуган не следил. В детстве время воспринимаешь совсем не так, как взрослый. Порой час пролетает как десять минут, а иной раз тянется как целый день, особенно когда ждёшь любимые мультики по телевизору, а там какую-нибудь скучную «Играй, гармонь» передают… А ещё именно в тот день в той самой аптеке перерыв передвинули на час раньше, и маме пришлось какое-то время ждать на улице.
Витя забеспокоился. В голову мысли нехорошие полезли. Пытался вновь погрузиться в арифметику, но не сумел сосредоточиться. Бросил ручку. Уставился в окошко. Небо чуть потемнело, солнце спряталось за серыми перистыми облачками. Бодрый ветерок швырнул мимо россыпь сверкающих снежных блёсток. Классная комната напротив опустела – детей повели на прогулку.
Витенька никак не мог сосредоточить взгляд на чём-нибудь одном. Глаза сами по себе блуждали от голого куста во дворе к пролому в детсадовском заборе, к турнику, к деревянному столику, к кошке, что грелась клубочком на тёплой крышке люка…
А мама всё никак не возвращалась.
Внутри у Витеньки нарастала тревога. К горлу подкатили слёзы, стало тяжко дышать. Он вскочил из-за стола, стал ходить кругами по комнате…
…как вдруг звонок в дверь.
Бз-з-з-з-з-з-з-з!
Витенька обрадовался. «Это точно мама!» – решил он и помчался к двери, только красные колготки мелькнули через комнату.
«Ключи забыла – вот и звонит», – думал он. Его не смутило, что он сам слышал, как мама, уходя, заперла дверь на верхний замок, на два оборота. Не смутила его и кромешная чернота в отверстии глазка. Пока глядел, пальцы уже поворачивали вертушку.
Один оборот, другой.
Затхлый бетонный холод лестничных клеток хлынул в прихожую.
За дверью была не мама.
То была бабка-кошатница из соседнего подъезда, с первого этажа. Тощая, закутанная в какое-то тряпьё. Того и гляди развалится. На голове вылинявший платок. Звали её все Бирючихой. Наверное, от слова «бирюк». Если кто и знал её имя, то не Витенька. Бирючиха и Бирючиха. Вся дворовая детвора её так звала. Да и взрослые тоже. Но только за глаза! И только шёпотом!
Почему? Да потому, что глаз у ней был недобрый. Один. Другой был белый – можно сказать, никакой. Сплошное мутное бельмо. А тот, зрячий, – злой. Ходили слухи, будто если она зрячую половину лица к тебе повернёт и уставится пристально, не моргая, то падёт на тебя порча. Какая – сказать трудно. У всех по-разному. Кто в ямку угодит да ногу сломает, у кого родственник близкий помрёт, а кто и сам под колёсами случайно погибнет… Хотя не случайно, конечно.
Ведьма, в общем. Недобрая женщина. И никто её не любил. Разве что её кошки, коих жило в тесной однокомнатке десятка с полтора, а то и побольше…
Как и лестничные клетки подъезда, пахла Бирючиха затхлостью. Но то была другая затхлость. С душком тухлых яиц. Или кишечных газов. Лицо ещё больше осунулось, чем обычно, а сквозь морщинистую кожу проглядывала местами мертвенная прозелень.
И всё б ничего, только Бирючиха месяца два назад померла. Квартира теперь пустовала, а кошки старухины по местным подвалам расселились.
Витя знал, что её похоронили. Но вот же она! Глядит одним глазом, скосив сморщенную рожицу. Значит, не похоронили-таки? Значит, всё-таки живая? Значит, Витенька что-то не так услышал, не так понял?
У него не было времени над этим подумать, всё сопоставить.
Старуха заговорила скрипуче – так старое дерево скрипит на сухом морозном ветру. «Ну, здравствуй, Витенька! – говорит. – Думал, я забуду?»
Витя недоумевал, мямлил несвязные слова. Что старуха должна была забыть?
«Где мои пять рубликов, а?» – лукаво сощурилась бабка и подалась вперёд. Изо рта её шёл противный гнилостный дух.
И вот тут-то Витенька вспомнил.
Как-то раз прошедшим летом вышел он с утра пораньше во двор погулять. Было ему всего-то пять лет, но папа с мамой уже отпускали его одного. У нас тут так почти все родители делают, потому что дети дружные, далеко и поодиночке от дома не ходят.