Его ранили в бок. Наш инспектор Лукас оставил моему другу навсегда память о себе. Врачи сказали, что рана серьёзная, но он выкарабкается. Сначала я не знал, что делать и, пока он был в сознании, успел предложить одну идею. Мадам, у которой украли ожерелье, уже успела вернуться в Вашингтон. Она узнала, кто мы, но не собиралась сдавать в полицию, а получив назад своё украшение, и вовсе согласилась помочь. В очередной раз я удивлялся, как легко расположить к себе людей, лишь рассказав им причину своих плохих поступков. Я полтора часа рассказывал ей нашу историю, объясняя все факты.
В общем, моего друга лечили под другим именем. Это все устроила та дама, которой мы вернули украшения. На входе в больницу стоял человек, лично присланный этой любезной мадам, который следил за тем, приедет ли полиция, чтобы предупредить нас о ней в нужный момент. Последнее время мы часто спасались, благодаря везению, включая и тот факт, что Лукас не заметил, что ранил моего друга. Таким образом, нас искали по городу, а не в больнице. Также я успел принять теплую ванную, что отрезвило меня, и затем смыл с себя макияж. Макияж моего друга стерли врачи, пока я тем временем достал нам нормальной одежды из медицинской раздевалки.
Я сидел на лавочке в коридоре, напротив двух палат, в которых лежало два самых близких для меня человека. Хотя самых – громко сказано. Скорее, единственных. Два человека, которые всегда готовы были мне помочь, и обоих я мог потерять. Я мечтал стать сильнее, чтобы быть в состоянии защитить их. У меня все ещё играла мысль, что можно было бы насобирать денег на хорошего адвоката, отсидеть в тюрьме и начать жизнь заново. Но в связи с диагнозом Эбби я не могу позволить этому произойти. Даже с лечением у неё чуть больше года, но после этого я бы точно сдался в полицию.
Лиза вышла в коридор и попросила меня зайти. Эбби пришла в сознание. Она выглядела бледной и слабой. Я плохо разбирался в медицине, но глядя на датчики, понял, что с ней и сейчас не все хорошо, но она стабильна. Оказалось, они уже успели начать разговор с сестрой, и той не удалось убедить Эбби на лечение. Должен признаться, меня это злило. Бесило и раздражало до такой степени, что лицо наливалось кровью от злости.
– Это жизнь в муках. – Продолжала она. – Зачем мне это?
– Да, тебе может быть плохо, но это жизнь, Эбби. Как говорил Рейн, лучше жить в мучениях, чем умереть в них.
– Он цитировал писателей.
– Плевать. Ты должна бороться. Люди, которые верили и были уверенными в своём здоровье, проживали дольше. Мозг лечил тело.
– Тебе не понять это, Картер. Мои головные боли буквально убивают меня. Ты знаешь, что такое душевная боль, но это не одно и то же, что физическая. Я не хочу жить в страданиях. Я бы могла умереть с улыбкой, если бы вы просто поддержали меня и были рядом. А вместо этого вы делаете хуже. – Эбби смогла встать и села на кровать. Тогда в разговор вступила её сестра, которая уже сидела вся в слезах.
– Но ты ведь и нас таким образом оставишь одних.
– Нашла время думать о себе, сестренка. Не забывайте, что я здесь умирающая, а не вы. Вам не дано тело с истёкшим сроком годности. А если не можете меня понять, то будьте добры не мешать. Я хочу побыть одна.
Я попытался её остановить, но Лиза не дала мне этого сделать. Мы оба понимали, что Эбби пошла на побережье возле моста. Там часто рисуют художники с натуры, потому кругом много стульев. Она любила садиться на один из них и любоваться водой и жизнью города. Но Лиза меня разочаровала. Похоже, она и в правду совсем не знает свою сестру.
Я дал Эбби уйти и пошёл в палату к Рейну. Лиза убелила меня, что скоро приедут родители и, возможно, им удастся её уговорить на лечение. Я очень на это надеялся, а тем временем, мой друг проснулся. Он выглядел совсем неплохо, по крайней мере, в сравнении с Эбби. Врач, видимо, преувеличил, сказав о его тяжелом состоянии. Мы поговорили о завершённом деле и о том, куда поедем. На выбор был Нью-Йорк или Нью-Джерси. Оба большие города и есть, где спрятаться. Затем мы заговорили об Эбби, и я поведал о разговоре с ней. Рейн тут же встал с кровати и вышел в коридор. Лиза сидела там, и мы оба с ней смотрели на то, как Рейнбол надевает своё пальто.
– Вы идиоты. Плевать, насколько ей плохо, она должна бороться. Жить ради тех, кто тебе дорог, разве не в этом смысл?
– Но ведь ей больно! – Крикнула Лиза и посмотрела на Рейна суровым взглядом, но на её глазах проступили слезы. Он подошёл ближе.
– Дорогуша, жизнь – это боль, понимаешь? Она есть в той или иной мере у каждого. Заведомо нельзя быть счастливым всегда. У тебя будут проблемы с учебой, с работой, с близкими людьми. Тебе будут разбивать сердце. И все, кого ты любишь, будут падать с ног, как домино, по очереди, и умирать. Страдания неизбежны. Мы можем быть счастливыми лишь иногда. Лишь моментами. Иногда подольше, иногда поменьше. И я точно знаю, что жизнь стоит этих коротких моментов. А знаете, что делает вы? Вы рыдаете возле её постели, тем самым показывая, что вам хреново. От этого ей становится ещё хуже, и она не хочет, чтобы еще и вы страдали. Люди, которым больно, принимают неверные решения. Она просто хочет избежать боли. А вы идиоты. Можете сколько угодно думать о том, что вы уважаете её выбор. Но своим принятием её решения вы её убиваете. А своими слезами доказываете, что она права. И что в жизни нет ничего хорошего, и жизнь не стоит того, чтобы бороться. Вы сдались точно так же, как это сделал она. – С полминуты мы с Лизой молчали, глядя на моего друга.