– Мне нечего сказать, Рейн. – Ответил я. – Потому что, кроме тебя, никто бы и не сказал лучше. Может, ты с ней поговоришь?
– Я? Ты во мне увидел героя? Я всего лишь дилетант, который несёт бред людям. И если быть откровенным, то мне легче убедить человека повеситься, чем наоборот.
– Но ведь её родители сдадутся так же, как и мы. Получается, что ты – единственная надежда. Она сейчас на побережье, возле центрального моста. Знаю, ты ещё слаб, и там полиция, но она не взяла с собой телефон. Пожалуйста, попробуй сделать что-нибудь.
Мой друг согласился. Я ожидал от него такую реакцию, ибо в отличие от меня, от Эбби и от ее семьи, он продолжает думать логикой, а не эмоциями. На это и был расчёт. Но я не смог отпустить его одного. Пока ему меняли повязку, я сделал трюк, который уже видел от него ранее. Позвонил со своего телефона ему и подбросил его в пальто, чтобы слышать весь разговор. Рейн добрался до нужного места через полчаса, и я, надев наушники, стал внимательно слушать их разговор, сидя неподалёку.
– Не бойся, он не отравлен.– Сказал Рейн, поставив рядом с Эбби ещё один стул и протягивая ей стакан лимонада. Она просто любовалась восходом солнца.
– Не бояться, шутишь? Я бы сказала «спасибо». Ты тоже будешь убежать меня, что жизнь бесценна?
– Посмотрим. Может ведь и наоборот.
– Мне кажется, в глубине себя ты намного мягче и слабее, чем кажешься.
– Ну, я спрятал все это настолько глубоко, что если попытаешься это найти, то выкопаешь себе могилу и сама заблудишься в бесконечном лабиринте.
– Я это уже слышала. У тебя повязка в крови. Что-то случилось?
– Неудачный денёк. Стоило тебе на время уснуть, как мы умудрились с Картером сорвать свадьбу, устроив там стрельбу. И меня ранил один очень меткий полицейский.
– Больно? – Спросила она.
– С твоей болью, конечно, не сравнится. Но да, бывало и лучше. А бывало и хуже. Намного хуже. Но я ещё держусь, может, и тебе стоит попробовать?
– Как бы я ни любила повторяться, но, видимо, придётся, чтобы и до тебя дошло.
– Чушь. Ты нейтральна к повторам. Я много раз слышал, как ты часами повторяешь свои слова в пьесе перед выступлением. Глядя на себя в зеркало. Так что с повторами у тебя проблем нет.
– Я сдалась, Рейн. Для меня все кончено. Все и так было слишком сложно, но теперь и вовсе невыносимо. Любая попытка бороться оборачивается крахом. Болью и страданиями. Пускай я лучше быстрее умру со спокойной душой.
– Ты ведь знала, правда? – Перебил её Рейнбол. – Свой диагноз знала ещё при нашей встрече. Я думал, ты решила нам помогать потому, что спятила, но нет. Дело в другом. Знала, что тебе осталось не так много времени, и решила попробовать связать себя с чем-то, грубо говоря, грандиозным. Как бы пафосно это ни звучало. Ты ведь могла ошибиться, и мы бы оказались убийцами, и прикончили бы тебя, как только бы вышли из автобуса. Но ты не боялась этого, потому что для тебя больше не существовало слово «риск». О счастливой жизни и думать было нечего. Потому ты могла ответить взаимностью Картеру, но ничего более серьёзного. Я-то дурак, думал, что дело в нем и в том, что мы натворили. А с самого начала дело было в тебе.
– Я могу умереть со спокойной душой прямо сегодня, потому что знаю, что сделала что-то полезное. Помогла двум спутникам, которые совершили глупость. Не дала вам сложить руки и помогла двигаться дальше. Знаю, вы бы и без меня справились.
– Нет, не справились бы. – Оспорил Рейн.
– Пускай. В любом случае, я собой довольна, и ты ни в чем меня не переубедишь.
– Вообще-то, я уже решил, что не буду и пытаться. Это слишком эгоистично по отношению к тому, кто спас мне и моему другу жизнь ценой своего времени и усилий. Ты ведь продолжала работать только для того, чтобы оплачивать квартиру и покупать на всех еду. Говорят, жизнь человека принадлежит тому, кто будет её оплакивать. Я не уверен, что могу согласиться с этим или оспорить. Но я точно теперь знаю, что твой выбор основан не только на боли. Из-за боли люди совершают ошибки, а ты, похоже, даже с ней придерживаешь той концепции, которую сама себе нарисовала.