28.07.43 г.
«Читал сценарий Н(иките) С(ергеевичу) Хрущеву до двух часов ночи в с. Пемерках. После чтения была довольно долгая и приятная беседа.
Н(иките) С(ергеевичу) сценарий «Украина в огне» очень понравился, и он высказал мнение о необходимости напечатания его отдельной книгой на русском и украинском языках. Пускай читают, пускай знают, что не так все просто».
31.01.45 г.
«Сегодня годовщина моей смерти. Тридцать первого января 1944 года я был призван в Кремль. Там меня разрубили на куски, и окровавленные части моей души разбросали на позор и отдали на поругание на всех сборищах. Все, что было злого, недоброго, мстительного, все топтало и поганило меня… Я держался год и пал. Мое сердце не выдержало тяжести неправды и зла.
Я родился и жил для добра и любви, меня убила ненависть и зло великих как раз в момент их малости».
Довженко вызвали на Политбюро. Кроме него присутствовало руководство ЦК компартии Украины во главе с Хрущевым.
Далее подлинные отрывки из речи Сталина.
«Тов. Довженко написал киноповесть под названием «Украина в огне». В этой киноповести, мягко выражаясь, ревизуется ленинизм, ревизуется политика нашей партии по основным, коренным вопросам. Киноповесть Довженко, содержащая грубейшие ошибки антиленинского характера, – это откровенный выпад против политики партии.
…Довженко должен шапку снимать в знак уважения, когда речь идет о ленинизме, о теории нашей партии, а он, как кулацкий подголосок и откровенный националист, позволяет себе делать выпады против нашего мировоззрения, ревизовать его.
…Если судить о войне по киноповести Довженко, то в Отечественной войне не участвуют представители всех народов СССР, в ней участвуют только украинцы. Значит, и здесь Довженко опять не в ладах с правдой. Его киноповесть является антисоветской, ярким проявлением национализма, узкой национальной ограниченности».
На Политбюро Хрущев отмежевался от киноповести «Украина в огне», практически предал Довженко, а ведь до заседания обещал напечатать произведение на русском и украинском языках целиком, и немедленно.
28.11.43 г.
«Запрещение “Украины в огне” сильно удручило меня. Хожу мрачный и места себе не нахожу. И все думаю: Пусть она запрещена, Бог с ними, она все равно написана. Слово произнесено. Я знаю хорошо, насколько пошатнется хорошее ко мне отношение сверху. Возможно, я еще поплачусь как-то за это…»
21.2.44 г.
«Единственное что меня успокаивает, – моя чистая совесть. Не буржуазный я и не националист. И ничего, кроме добра, счастья и любви, не желал я и русскому народу, и партии, и Сталину, и братство народов считал и считаю своим идеалом. Любовь же к своему народу и страдание его страданиями не могут унизить моих идеалов».
31.12.43 г.
«Н(икита) С(ергеевич) Х(рущев) отказался, очевидно, принять меня. Я зачисляюсь, надо думать, в лагерь людей, которым лучше бы на свет не рождаться. Настоящее блаженство ума знает восхищение и сочувствие. Я ошибся в адресате. Я не услышал восхищения битвой и не утолил истерзанную свою творческую душу сочувствием начальника. Прощу же я ему в сердце своем бедность и обусловленность сознания бытием.
Никогда не желал и не желаю зла народу русскому, а желаю ему победы, славы и благополучия на долгие годы. Буду считать себя счастливым делать во имя его пользы и славы все, на что только способна моя душа, памятуя, что по закону общечеловеческому не осудит он меня за мою безгрешную любовь к моему украинскому народу, которому я служил всеми силами своими, всем сердцем и разумом своим, встревоженным юдолей мировой войны, и буду служить до смерти на добро, на любовь и на братство народов, к которым волнами в вечном океане приходят и уходят правительства».
19.01.44 г.
«Русский народ должен выйти из этой войны прославленным победителем, достойным самой лучшей судьбы, самого высокого уважения. Нужно думать, что послевоенный период принесет ему большие достижения в искусстве, в науке, культуре, достижения эпохи послевоенного ренессанса!»
21.02.44 г.
«Сегодня меня исключили из Всеславянского комитета. Завтра, очевидно, исключат из Комитета по Сталинским премиям и снимут с художественного руководителя. Все успокоения моих друзей оказались тщетными. Оргвыводы начинают действовать, петля вокруг шеи затягивается».
25.06.45 г.
«Вчера я был на Параде Победы на Красной площади. Перед великим Мавзолеем стояли войска и народ. Мой любимый маршал Жуков прочел торжественную и грозную речь Победы. Когда вспомнил он тех, кто пал в боях в огромных, неведомых истории количествах, я снял с головы убор. Шел дождь, оглянувшись, я заметил, что шапки больше никто не снял. Не было ни паузы, ни траурного марша, ни молчания, были сказаны вроде бы между прочим две или одна фраза. Тридцать или сорок миллионов жертв и героев будто провалились в землю или совсем не жили, о них не вспомнили как о потерях… Стало грустно, и я уже дальше не интересовался ничем.
Перед великой их памятью, перед кровью и мучениями не встала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки. Наверное, так и надо. Или, может, нет? Ибо почему же плакала весь день природа? Почему лились с неба слезы? Неужели она подавала знак живым?»
27.07.45 г.
«…Товарищ мой Сталин, если бы вы были даже Богом, я тогда не поверил бы, что я националист, которого надо клеймить и держать в черном теле. Неужели любовь к своему народу есть национализм?
…Зачем превратили мою жизнь в муку? Для чего отняли у меня радость? Растоптали мое имя? Однако я прощаю вас. Будучи весьма малым, прощаю вам малость вашу и зло, потому что вы не совершенны, как бы ни молились вам люди».Александр Петрович не ошибся. Он стал безработным, снимать фильмы ему не давали. На что жить? Только через несколько лет Сталин смиловался и разрешил ему поставить фильм о Мичурине.
Вернемся к «Жизни в цвету».
Наступила новая весна. Под Москвой, в районе Кунцево, мы нашли замечательный яблоневый сад, который необыкновенно красиво расцвел (сейчас это место застроено жилыми домами).
Задолго до начала съемок Александр Петрович дал мне и другому ассистенту Марии Кучеренко задание – найти двенадцать девушек-красавиц, которые, стоя на лестницах у цветущих яблонь, опыляли бы цветы. Мы выполнили задание постановщика и привели на его утверждение юных прелестниц.
Мария Кучеренко, мать известного режиссера Якова Сегеля, мальчишкой снимавшегося в фильме «Дети капитана Гранта», появилась в саду с Аллочкой Ларионовой, которую отыскала в одной из школ. Она училась в десятом классе. Едва увидев ее, Александр Петрович просто озарился и, конечно, поставил ее на передний план. Это был первый съемочный день в жизни Аллы Ларионовой. Ну а я в нее влюбился в ту же минуту. Вот истинно русская красавица, спокойная, гордая и величавая. Ее золотые волосы, подсвеченные солнцем, образовывали нимб над головой. Ее точеная фигурка, конопатое личико с вздернутым носиком вызывали восхищение. Оказалось, в этой огромной Москве мы жили почти рядом, на улицах у метро «Бауманская».
– Алла, дай мне свой номер телефона. Если будут съемки, я тебя приглашу.
Но я не утерпел, позвонил ей через два дня, и мы встретились. Встречи в дальнейшем проходили на бульваре недалеко от Елоховского собора. Мы гуляли по улицам, сидели на лавочках, и я признавался ей в любви, твердил о ее необыкновенной красоте. Ну и, конечно, много говорили о кино. Я во всех подробностях вспоминал о своей работе с Иваном Пырьевым, которому ассистировал на съемках фильмов «Секретарь райкома» и «В шесть часов вечера после войны», рассказывал о Марине Ладыниной, Михаиле Жарове, Евгении Самойлове, о ВГИКе, который я закончил и в который советовал ей поступать.
– А ты думаешь, меня примут?