— А ты опостылел твоей девке, — резко возразила Жюльетта.
— Понятно, деньжата у старика.
— Мне не нужен ни отец, ни сын. Хватит! — сказала Жюльетта.
— Я изучил старика. Ты совсем не в его вкусе. Он повез тебя только, чтобы похвастаться.
Жюльетта в свою очередь обратилась к нам за поддержкой.
— Сами видели, я его за язык не тянула. Сыну важнее всего его самолюбие, а отцу — похвастаться. А мне какой от всего этого толк? — И, повернувшись к Бюзару, она продолжала: — Ни тот, ни другой не способны сделать ради какой бы то ни было женщины то, что ты делаешь для Мари-Жанны.
Бюзар подозвал Серебряную Ногу:
— Еще по рюмке. Теперь угощаю я.
— Нет, — резко возразила Жюльетта.
— Что ты суешься? — спросил Бюзар.
— Хочешь — угощай, но сам не пей больше ни рюмки. Я тебе запрещаю.
— По какому праву ты мне запрещаешь?
— Разве ты не понимаешь, что они тебя съедят?
— Кто?
— Отец и сын.
— Ну и забавная же ты, — проговорил Бюзар.
Серебряная Нога налил всем рому и с вопросительным видом держал бутылку над рюмкой Бюзара.
— Так как же? — спросил он подмигивая.
— Лей.
Бюзар потянулся с рюмкой к Морелю.
— Твоя машина просила тебе кланяться.
— Что ты хочешь сказать?
— Жюльетта права. Но вам меня не съесть, потому что я смоюсь.
— Короткая же у тебя память, — возразил ему Морель. — Разве не я рыл землю, чтобы дать тебе возможность заработать эти триста двадцать пять тысяч?
— Я идеальная машина, — сказал Бюзар. — При покупке за меня ничего не надо вносить. Единственные твои расходы — содержание этой машины.
— Вот твоя благодарность!
— Через десять лет ты все еще будешь торчать у пресса! — воскликнула Жюльетта.
— Нет, — сказал Бюзар, — я отсюда смоюсь.
Он подозвал Серебряную Ногу.
— Налей еще!
Бюзар выпил залпом рюмку рому и посмотрел на Жюльетту.
— Вот у тебя доброе сердце…
— Я тебя люблю, — проговорила Жюльетта.
— Все понятно, — вмешался Поль Морель.
Жюльетта повернулась к нему.
— Не скоро ты понял.
— Ладно, ладно. — И он деланно рассмеялся. — Выходит, смываться-то надо мне?
— Спокойной ночи, — ответила ему Жюльетта.
— Видите, какая она… — проговорил Поль Морель.
Все молчали. И смотрели на него. Он встал и положил мне руку на плечо.
— Это глупо, но я в самом деле втюрился в нее. — И, обращаясь к Серебряной Ноге, сказал: — Припишешь к моему счету.
— Что именно? — спросил Серебряная Нога.
— Все! — И Поль Морель добавил: — Только на это я и гожусь.
Но в голосе его не чувствовалось озлобления, скорее робость.
Бюзар и Жюльетта смотрели друг на друга и не слышали его.
— Ну, прощайте, — сказал он.
Поль Морель ушел.
Бюзар продолжал смотреть на Жюльетту. Он не казался пьяным. Лицо у него было такое же напряженное, как во время третьего этапа на гонках, когда он после падения продолжал ехать, истекая кровью.
— Ты такая красивая. Как можешь ты путаться с ними?
— Скажи слово, и я сразу забуду, что путалась с ними.
— Я радуюсь жизни, когда вижу тебя.
— Если бы ты захотел, Бюзар…
— Ты же знаешь, я люблю Мари-Жанну.
— Да, верно. Ты любишь Мари-Жанну.
— Ты красивее Мари-Жанны. Ты лучше ее. И мне с тобой лучше. Но почему же так, почему я люблю Мари-Жанну?
— Нам с тобой не везет, — сказала Жюльетта.
— Мари-Жанна немножко похожа на них. Она расчетливая. В ней нет широты.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я буду ее защищать.
— Ты на это способна.
— Да, потому что я ставлю себя на ее место. Мари-Жанна обороняется…
— От кого?
— Просто обороняется.
— Мы с тобой сильны, как львы, — сказал Бюзар.
— Это только так кажется.
— Вот я — лев. Я твердо решил удрать отсюда. И я удеру. Я не уйду от пресса, пока не заработаю эти триста двадцать пять тысяч. А потом прощай Бионна!
— Львенок ты мой…
— Ты смеешься надо мной?
— Неважно, ведь я тебя люблю.
— Почему ты смеешься надо мной?
— Львы не удирают.
— Просто ты не хотела бы, чтобы я уезжал из Бионны. Вот ты и говоришь, что львы не удирают. Все это потому, что ты любишь меня.
— Ты угадал, — сказала она.
— Серебряная Нога, налей нам еще по рюмке… До чего же ты красивая, Жюльетта!
И так они беседовали до поздней ночи, повторяя все те же вопросы и ответы, все те же восклицания то в одной последовательности, то в другой, но содержание не менялось. Только с каждой рюмкой они говорили все медленнее и медленнее.