Время от времени он стучит своим стальным протезом по мраморной доске столика, и немедленно к нему подбегает хозяйка, его жена — Мари-Жанна.
Бюзар сухо распоряжается:
— Получи с шестого номера, они хотят расплатиться.
— Сейчас.
— Пиво еле течет.
— Я спущусь в погреб и проверю, в чем дело.
— Папаше Вэнэ охота развлечься. Почему ты с ним неприветлива?
— Постараюсь быть любезнее.
— Улыбайся!
— Хорошо, — покорно отвечает Мари-Жанна.
Бюзар дает понять, что разговор окончен, стукнув по столику своей металлической рукой. У игроков смущенный вид, Мари-Жанна убегает.
Чаще всего Бювар подзывает жену, чтобы заказать напитки:
— Налей всем еще по рюмке!
— Хорошо, — отвечает Мари-Жанна. — Повторить то же самое? — спрашивает она игроков.
Одни просят коньяку, другие вина, а Бюзар всегда только рому. Он пьет с утра до поздней ночи. По его виду не скажешь, что он пьян. Но к концу дня кажется, что его глаза сходятся все ближе и ближе, и от этого у него становится мрачное и злое лицо.
Мари-Жанна все такая же аккуратная, чистенькая, отшлифованная, как и в прежние времена.
Однажды, это было через полгода после того, как они купили бистро, я спросил Бюзара, почему он так суров со своей женой.
— Она шлюха, — заявил он в ответ.
Я принялся было ее защищать, но он сухо оборвал меня:
— Я знаю, что говорю. — И углубился в свои карты.
Мне пришлось много раз, окольными путями, возвращаться к этому вопросу, прежде чем я добился от него объяснений.
После того как Бюзар потерял руку, владелец снэк-бара отказался доверить ему свое заведение, опасаясь, что вид калеки отпугнет посетителей. Да и как он будет обслуживать клиентов одной рукой?
Заработанные Бюзаром триста двадцать пять тысяч повезла в Лион Мари-Жанна. Хозяин снэк-бара сказал ей:
— Я не хочу пользоваться печальным положением вашего жениха. — И полностью вернул внесенные ранее триста семьдесят пять тысяч, несмотря на договор, в котором была оговорена уплата неустойки.
Итак, Мари-Жанна вернулась в Бионну с семьюстами тысячами франков. Бюзар находился еще в больнице. Ожоги на руке гноились, у него поднялась температура, и он беспрерывно твердил:
— Я тут оставил руку, но сам я смоюсь.
Он вспомнил басню, которую учили в школе: лисица, чтобы вырваться из капкана, перегрызла себе лапу. И Бюзар повторял в бреду:
— Я настоящая лиса.
Мари-Жанна скрыла от него крах их затеи.
В это же время Серебряная Нога объявил, что уезжает из Бионны. Здесь, мол, негде развернуться его таланту организатора ночных увеселений. Он решил купить бистро в Париже, около площади Бастилии, и продавал свой «Пти Тулон» за два миллиона франков, из которых восемьсот тысяч просил наличными.
Все, включая и обоих Морелей, уговаривали Серебряную Ногу спустить цену с тем, чтобы Мари-Жанна могла купить это бистро. И впрямь Серебряная Нога заломил слишком высокую цену. «Пти Тулон» не был таким уж доходным заведением, чтобы платить за него два миллиона.
Целую неделю Серебряная Нога упорствовал и вдруг совершенно неожиданно уступил. Мари-Жанна приобрела бистро за семьсот тысяч франков наличными и миллион векселями, растянутыми на два года.
К тому времени, когда была подписана купчая, у Бюзара уже спал жар. Он находился в состоянии прострации. Мари-Жанна, не вдаваясь в подробности, рассказала ему о своих торговых переговорах. Бюзар отнесся ко всему с полным равнодушием. Он только удивился, да и то не сразу, что Мари-Жанна согласилась остаться в Бионне.
Они поженились, как только Бюзар выписался из больницы, и сразу же вступили во впадение «Пти Тулоном».
Бюзар убедил себя, что весь город смеется над ним, и мучил себя, придумывая все новые оскорбительные для самолюбия подробности: «Вы видели этого молодого человека, который решил „жить сегодня“? Он вообразил, будто нашел способ смыться отсюда, и потерял на этом руку. И теперь на всю жизнь прикован к Бионне, к своему борделю». Бюзар ошибался: его только жалели. Он очень стыдился дурной репутации бистро времен Серебряной Ноги, поэтому стоило какой-нибудь девушке громко рассмеяться, как он немедленно выставлял ее вон. Он подходил к столику и, постучав своей стальной рукой по мраморной доске, говорил:
— Ну-ка, убирайся отсюда! И больше чтоб я тебя не видел. Здесь не публичный дом.
Молодые люди, сопровождавшие девушку, не отвечали, потому что вид у него был свирепый, потому что жалели его, да и кто же полезет драться с калекой? Но в это бистро уже больше не возвращались.