Вася очень удивился: не интересоваться тем, что делается на Луне или Марсе? Да если бы в его время появился бы кинофильм «На Луне», так к кинотеатру нужно было бы пробиваться сквозь сплошную толпу. А тут — неинтересно! Подумаешь, какая умная…
Лена заметила, как у Васи сначала удивленно расширились глаза, потом они стали узенькими и между бровями прорезались тоненькие, упрямые морщинки. Она поняла, что сказала что-то не так. Чтобы исправить впечатление, она разъяснила:
— Видишь ли, вначале это, может быть, и интересно, а потом все одно и то же: машины, красивые картинки лунной природы, потом опять машины и машины… А людей почти не видишь. Ну разве может быть что-нибудь интересное без людей?
Это объяснение только рассердило Васю. Вот они — девчонки! Во все времена одинаковы. А ведь что может быть интересней машин?
Женька как будто понял Васины мысли. Он неожиданно хмыкнул и сказал:
— Конечно, стишков там никто не читает, песенок не поет и даже никто ни за кем не ухаживает… Конечно, ей неинтересно. Вот если бы там про записочки что-нибудь рассказывали, тогда да! Тогда бы она от экрана не отходила.
Лена неожиданно покраснела, быстро покосилась на Васю и вдруг накинулась на Женьку:
— Что ты говоришь? Болтун! Как тебе не стыдно!
Но чем больше она кричала и возмущалась, чем настойчивей старалась ударить Женьку, который привалился в самый угол сиденья и, отчаянно хохоча, прикрывался от Лены не только руками, но и коленями, — тем больше Васе казалось, что Лена краснеет неспроста. Записочки, вероятно, были…
«Ну, а мне что за дело? — спрашивал себя Вася. — Мало ли кто пишет записки или переписывает для девчонок стихи… А я-то тут при чем?»
Но чем больше он убеждал себя, тем грустнее становилось у него на сердце. Лена все-таки… смелая девочка. Вон как она решительно познакомилась с Тузиком. Наконец, она просто сильная и ловкая девочка. Как она лихо справлялась с тайменем! Потом она, конечно, еще и… добрая девочка — даже заплакала, когда плакал Вася.
И чем больше думал Вася, стараясь не сказать самого главного — что Лена просто красивая девочка, которая ему понравилась с первого взгляда (теперь-то он понимал это очень хорошо), — тем больше самых великолепных качеств он отыскивал в ней и тем грустней ему становилось. Он надулся и отодвинулся от Лены как можно дальше. А она, стараясь достать до Женьки, все ближе придвигалась к нему.
Женька, отбиваясь, все время подзуживал сестру:
— Сказать, от кого записка? Сказать?
Лена яростно визжала и все сильней наваливалась на совсем загрустившего Васю.
Женька не унимался:
— А про стишки рассказать? А как песенками переговаривались, рассказать?… Слушай, Вася… — начал было он.
Но Вася только безнадежно отодвинулся подальше от Лены. Он с горечью думал:
«Ну и пусть записочки… Пусть песенки… Пусть даже стихи… Сашку бы Мыльникова сюда — он на любую тему любой стишок состряпает».
Ему казалось, что он должен быть совершенно безразличным и строгим, как настоящий мужчина. Но в то же время Вася понимал, что он вдруг стал очень несчастным, даже несчастней, чем в масловской машине, когда он понял, что пролежал замерзшим целых полвека. Он даже подумал, что не стоило и отмерзать только для того, чтобы узнать, какая замечательная и, без всякого сомнения, самая лучшая из всех девочек, которых он встречал, за… за…
Это окончательно сбило его с толку. За сколько же лет он впервые встретил такую замечательную девочку, как Лена? За тринадцать, за тридцать семь или за шестьдесят три?
Вот дурацкое положение! Даже не знаешь, какой у тебя возраст.
Вася немного успокоился и почувствовал себя менее несчастным, чем секунду назад. Тем более Лена так натурально кричала на Женьку, что он все врет, что он все выдумывает, что стоило только захотеть, и можно было поверить, что Женька действительно говорит неправду. Когда она искоса, почти умоляюще посматривала на Васю, в ее красивых — больших и темных — глазах сверкали самые настоящие светлые и чистые слезы. Ее ресницы сами по себе стали склеиваться стрелками, а лицо раскраснелось, и от этого светлые выбившиеся из-под тюбетейки кудряшки были еще красивей. Вася не выдержал. Он поверил ей и почувствовал, что он скорее счастливый, чем несчастный.
«Все-таки как-никак, а еще никто не может похвалиться, что он приручил мамонта, — думал он. — Еще ни один мальчик из нашего города не может похвастаться, что ради него съехались ученые со всех концов света. И вообще, поживу месяц в двадцать первом веке — еще поглядим, кому записочки будут писать!»