На улице вздрогнули от каменного дыхания Исаакия, совсем рядом, у щеки. Смотрели, запрокинув лица. Колючие снежинки стремглав валили в свете фонарей, огромный собор молча летел в темном васильковом небе.
Продолжили у себя в баре, с соседом по этажу, из Сургута парень. Лара сначала раздражалась на приблатненный говорок, как он вообще тут оказался, но в два часа ночи сургутчанин уже казался ей уморительным.
– Щас, когда развалимся, давай заплати за меня, – он хлопнул Коробова по спине. – А утром на завтраке подровняемся.
Вот нахал, с восхищением думала Лара, просто наглая морда. В лифте Коробов пел ей на ухо “лепестками белых роз”, прижимая к груди бутылку джина из бара. Она запрокидывала голову, смеялась вверх. В номер почти ползли по темным коридорам, Лара два раза упала, умирали со смеху, старались потише, конечно, ну а как потише-то.
Двери лифта разъехались, и Аня выкатила сервировочную тележку на этаж. Вернее, на дежурного охранника Ежова, который совершал обход по сонным этажам.
– Ты чего здесь? – изумился Ежов.
Аня вздохнула, что ночной “рум” чем-то отравился, не в отеле, славу богу, и час назад уехал домой умирать, двум другим не дозвониться, а Аникеев гасится от армии в дурке, уговорили только ее, благо живет рядом, вот и пришлось ей напялить пиджачок рум-сервиса и топать в номер, не повару же идти. Аня работала менеджером ресторанной службы, все движения и текст рум-сервиса знала назубок, ей и идти, другой запутается, а нельзя – не мотель ведь.
– Тебе идет, – Ежов оглядел прекрасную Аню в белоснежных перчатках и синей форменной курточке.
Она шагнула к номеру и постучала. Красиво пропела “обслуживание номеров”.
– Удачи, Анечка, – махнул Ежов.
Аня попружинила улыбкой, потом установила ее, щедрую, окончательную, ослепила Ежова на прощание и толкнула тележку в распахнувшуюся дверь.
Открыл мужчина, пьяный, муторный, черты лица уже разъехались, не собрать. Он громко икал, пока выговаривал ей за ожидание, на груди тощие волосы в галке халата. Аня вздрогнула, увидев у окна абсолютно голую женщину, постаралась взять себя в руки, но улыбаться перестала. Спросила, куда поставить тележку, быстро превратила ее в круглый стол, подняв деревянные крылья по сторонам, ловко скинула крышки-клоши, скороговоркой называя закуски. Сверкали белые перчатки, в серебряных клошах дробился свет ламп.
Женщина у окна шаталась, пытаясь открыть французское окно, молча и ожесточенно выкручивала ручку. Бросила всё и попыталась закурить, путаясь в сигарете и зажигалке, чертыхалась, как грузчик.
После двух затяжек снова рванула окно на себя.
– Помоги мне, – хрипло попросила Аню.
Зажмурилась и потрясла головой, когда обнаружила, что девчонка из рум-сервиса осталась стоять на месте.
– Оно не откроется до конца, – просто сказала Аня. – Только вот это положение проветривания. В целях безопасности гостей. К тому же балкон за окном общий, единый для шести номеров. Выйти туда невозможно.
Ее дружелюбие не обмануло Лару, даже скомканную алкоголем. Что-то неправильное, тревожное было в ночном рум-сервисе, какое-то бездонное превосходство мерещилось Ларе в темно-серых глазах, она даже слегка протрезвела и, путаясь в рукавах, кое-как натянула халат.
– Слышь, ты, побегайка, – нужно было срочно навести справедливость, наказать мерзавку.
– Всё, Лара, всё, – мужчина шагнул между ними и нетерпеливо расписался в воздухе.
Аня протянула ему счет:
– Поставьте потом, пожалуйста, тележку в коридор, чтобы она вам не мешала, или позвоните мне – я заберу.
Лара ахнула за спиной Коробова, прорываясь из-под его локтя к столу:
– А где мое шампанское, дрянь?
Мужчина закатил глаза и кивнул Ане на дверь.
Она уже выходила, когда за спиной раздался грохот. Видимо, Лара рванула куда-то: не то за шампанским, не то остановить девчонку, чтобы посчитаться за чванство, за летящую спинку. Не удержалась на ногах и, падая, сорвала со стены портьеру, за которой пряталась дверь-проход в соседний номер. Полулюкс Коробовых соединялся с соседним стандартом двойными дверями, и, если заезжала большая семья, они открывались, превращая пространство в привольный люкс. Двери между номерами ничем не прикрывали, не занавешивали, кто против-то, их и не замечали вовсе. Но на прошлой неделе дети проживающих чем-то исцарапали дверь-проход. Особо не видно, но решили до покраски прикрыть ее золотисто-коричневой тафтой в цвет обоев.
Вот в этой самой тафте и барахталась внизу полуголая Лара Коробова, проклиная жизнь и Санкт-Петербург. Муж пытался ее освободить, гладил по голове, причитал вокруг, икая.