Под звон клинков, брань и вопи вновь оживших, монахи и ополченцы выводили не успевших уйти женщин, стариков и детей за крепкие стены и непроходимые ворота второго рубежа, ближе к храму, замку и повелителю.
-Дитятко, быстрее - сипел старый инок, он подгонял, пятилетнюю перепуганную девчушку, у которой только что сгинул среди нашествия, отец. Он поднял ее на руки и протянул вверх белобородому Россу, восседавшему в седле могучего Дарнийского скакуна, витязя только что позвал рог из башни "Созыва", лорд собирал наемные отборные войска защищать замок, чтобы те зря не канули у стен уже потерянного города. Воин, крикнул что - то на своем грубом языке, подхватил ребенка, и, подстегнув коня, рванул вверх по улице к воротам.
Ребенок был последним, кому он, Афанаил, помог уйти от бойни, теперь прихрамывая, он, шел доказать, что не зря пятьдесят лет своей жизни потратил на моления и обеты. Впереди стояла безумное побоище, и он видел, что сила, восставшая против божьих творений, не знала пощады и была велика, столь велика какова, пожалуй, была ненависть самого мастера преисподней. Надо было доказать, что Творец не бросил заступников помирать здесь, доказать подъявшим восставших, что он тоже может быть дланью и перстом божьим.
-Веруйте братья мои и дети, веруйте! - призывал он, стремясь к сражающимся.
Но кто-то сбоку прокричал:
-Уйди монах, убьют ведь!
Афанаил обернулся и увидел Первеза, фермера из Заречья. Два полу -истлевших мертвеца, живее живых, наседали на крестьянина. Афанаил, в страхе прошептал молитву и перекрестил его, благословляя на ратный подвиг - оставив в покое Первеза в совершенном изумлении, вспыхнувшая огнем нечисть заметалась по улочке, будто их кто-то окатил горящей смолой. Инок никогда не видел такого, никогда, сколько бы не служил пред иконами, было, случались чудеса, и мира текла с ликов святых, и знамения приходили кому - то, и он усердствовал ради того, что бы это предвестие сошло к нему, хоть раз узреть святость, взглянуть на частичку рая, ради собственной веры, большой, но иногда поддающейся сомнениям. Но сейчас он ощущал себя гневом Божьим, и ни одно колебание мира не могло его заставить бросить свою веру, отвернуться.
Рядом с крыши рухнул иссеченный ратник и, роняя кровавую пену с губ, потянул к нему руку, ужас и мольба стояли в глазах погибающего. Афанаил словно окаменел, он не знал что делать, а рука сама, троеперстием сотворила крест над отдающим душу. Человек сомкнул глаза, его рука упала. Инок, почти рыдая, бросился к бочке с дождевой водой, оглянулся - какого - то бедолагу подняли на копья - и, сорвав с шеи крест, окуная его в мутную воду, зашептал молитву. К нему уже бежали, гремя покореженными латами несколько Тленных. Он довершил молитву и всеми силами навалился на бочку. Хрястнув выпуклым боком, бочка покатилась вниз по улице, разливая мутным потоком освещенную воду. Вода быстро стекла к отступающим, а та шестерка восставших так и не сумела преодолеть поток, они вспыхнули и изошли паром в темных струйках, теперь пока не высохнет камень мостовой, это место будет губительной ловушкой для всех неправедно воскресших. Он все больше чувствовал силу, он уже видел серафимов, прозрачными крылатыми силуэтами паривших под плотным слоем туч, они творили молитву оглушительными голосами, будто хотели, чтобы те, кто даже не верует, услышали их и повторяли за ними. Он пошел к пролому, проговаривая за ними ощутимо древние малопонятные слова и будто почувствовав приближающуюся угрозу, нечисть, прыснула в разные стороны. Согбенная фигурка старца в потрепанной схиме была страхом для вновь оживших, гасила ярость, а значит, несла погибельный для них покой. Те, которые не сумели вовремя избежать встречи, попадали под его три перста и голос, и горели, горели, горели...
Оставшаяся половина защитников, увидев могущество старца, начали подтягиваться, образовывая вокруг него защитный круг. Древнейшее Варамейское слово, прибывшее из далеких времен вместе с Миссией, звучало громом, Иерихонской трубой, над головами невероятно уставших ополченцев Магдабурга. Больше ни один ворог не мог подойти близко к защитникам, какова бы жажда и ненависть у него не была. Первая волна наступления захлебнулась. На пути восставших замком встал немощный старец- инок, со своим нещадным словом. Спустя какое то время улочки и дворы очистили от вторгшихся, когда со сторожевой башни оповестили о второй волне. Неизвестный их повелитель торопился до рассвета, подчинить город себе. Люди завалили пролом побитыми телегами, балками с крыш полуразрушенных домов, камнями из стенной кладки вышибленными катапультами и стали ждать. В завал три раза угодили из Мангонели*, и брешь заново открыла доступ в город. Разбрызгивая мерзость, гремя костьми, на улицы Магдабурга вновь вторгся враг. Защитники, разорвали круг, выпуская к ним монаха, старик, как и раньше, сотворил крест, и десяток недругов тряпками свалились у ног изготовившихся воинов. За тем десятком появились странные никем раньше не виданные твари с собачьими головами, в руках они держали луки.
Старец скинул капюшон.
-Вам нет дороги, возвращайтесь, откуда пришли...! - но его голос дрогнул, три стрелы вонзились в грудь и, осознав что, произошло латники, с силой и яростью, поддерживая друг друга и настрой, бранью, кинулись на врага, который стал последним, кого достало святое слово. Собакоголовые вступили в сражение уже, будучи сильно обоженными и не вынесли гнева людей, их тела вместе с мостом столкнули в ров.
- Батюшка, ну зачем же ты подставился?--всхлипывал Дилан, сын мясника.