Здесь все было спутано, смешано, сбито в хаотическом беспорядке: заводы, торговые кварталы, сады, склады, железнодорожные станции. Одно пристраивалось к другому, одно поглощало другое. И над всем этим хаосом — автомагистрали, «скайвей», «небесные дороги»: автомобилю незачем путаться в нелепой неразберихе бесчисленных нью-йоркских пригородов — он выскакивает на автостраду, поднятую над землей на высоких стальных колоннах, и летит напрямик над домами, над заводскими цехами, через улицы наискось, через реки, через парки.
Но вот дома стали выше, улицы ровнее, и впереди, там, где широкий Гудзон, раздваиваясь на два рукава, медленно и устало подползает к океану, мы увидели, наконец, Манхэттен — продолговатый тесный остров, накрытый геометрической сеткой кварталов. Сверху он — словно гигантский окаменевший еж, ощетинившийся иглами своих небоскребов. Самолет уже лег в последний вираж: накренившиеся дома стремительно неслись нам навстречу, в последний раз печально проревела сирена, и вот уже толчок, еще толчок, и все стихло.
Путешествие было окончено, — мы были в Нью-Йорке, на аэродроме Ла-Гардиа, в двадцати минутах езды от центра города.
Когда мощный, пестрый словно рекламный киоск, таксомотор, везущий нас с аэродрома, втиснулся в толпу рычащих, сопящих, тяжело дышащих синим нефтяным перегаром автомобилей и начал медленно-медленно ползти по центру Нью-Йорка, мы невольно с удивлением оглядывались по сторонам. Перед нами был не город в европейском смысле этого слова, а нечто совершенно не похожее на все, что мы видели раньше. Мы чувствовали себя так, будто попали на гигантский заводской двор и лавируем между бесконечными цехами.
Бетон, асфальт, камень. Ни деревца, ни травинки. Обнаженная геометрия архитектуры, у которой отнято все, что выходит за пределы элементарно необходимого с точки зрения строительной механики, и строгая арифметика улиц — ни одна из них не имеет имени, все носят только номера. Расталкивая автомобильную мелочь, важно шествуют чудовищные красные и зеленые тягачи — один влечет гигантский подъемный кран высотой в трехэтажный дом, другой тащит двадцатитонный вагон, у третьего на спине уселись четыре щегольских «бьюика» — автомобили-пассажиры следуют с завода к заказчикам. Над головой у нас на всем протяжении улицы закопченный железный потолок: наверху второй этаж этой улицы — новая скоростная автомобильная дорога, по которой машины безостановочно мчатся в четыре ряда — там нет перекрестков.
Нью-Йорк буквально загроможден самыми поразительными рекламами, безжалостно гипнотизирующими человека, от них никуда не уйти. Чем ближе к центру, тем их больше. Вот откуда-то с высоты двадцатых этажей, непрерывным каскадом летят на нас мыльные пузыри; из открытого рта ковбоя, в который может смело въехать автомобиль, вырываются гигантские клубы табачного дыма; облако пара вскипает над огромной чашкой кофе; и хотя сейчас полдень, все световые рекламы работают на полную мощность — буквы вертятся, пляшут, меняют окраску, требуя, чтобы мы немедленно бросили все дела и побежали отдавать свои доллары и центы тем, кто делает здесь свой бизнес. «Наша шляпа сделает вас элегантным!», «Зайдите к нам потолкаться!», «Давайте практиковаться! Проверьте вашу способность целиться — сбросьте атомную бомбу! Новая игра — 5 центов за жетон!»
Мы открыли газету. С ее страниц раздается все тот же истошный рекламный призыв. Вы пойдете в кино — и вам покажут цветную музыкальную комедию «Парень из Бруклина», мораль которой такова: «Покупайте молоко только у фирмы Н.» Наконец, вы включаете радио и с облегчением вздыхаете, услышав симфонию Чайковского. Но радость ваша будет непродолжительна — через минуту музыка прервется, и громовой голос диктора возвестит вам: «Если у вас болит голова, пользуйтесь только пилюлями фирмы Х».
В центре города, на Бродвее, у Таймс-сквера, торг идет круглые сутки. Здесь можно купить тросточку в четыре часа ночи и сходить в кинематограф в семь утра — были бы только у вас доллары. Продать! Во что бы то ни стало продать! Во что бы то ни стало заставить покупателя выложить на прилавок деньги, пока он не оставил их у конкурента! Ради этого фирмы идут на все...
Таким я увидел Нью-Йорк осенью 1946 года, таким же я видел его много раз позже: все та же автомобильная толчея в узких и грязных, пропахших гарью улицах Манхэттена, все то же мелькание огней на Бродвее, все те же дюймовые газетные аншлаги, возвещающие об очередном таинственном убийстве или о новом антисоветском выступлении очередного политического лидера.